Читать книгу "Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец - Борис Акунин"

Так или иначе, поползли панические слухи, а поскольку самым известным деятелем революционного лагеря считался Чернышевский, молва раздула значение его фигуры до демонических размеров.

Впечатлительный Ф.М. Достоевский под влиянием пожарной эпидемии, да еще обнаружив в почте ужасную листовку «Молодая Россия», помчался к Чернышевскому, с которым не был знаком, чтобы уговорить его прекратить этот кошмар.

Чернышевский вспоминает этот эпизод с юмором: «Через несколько дней после пожара, истребившего Толкучий рынок, слуга подал мне карточку с именем Ф. М. Достоевского и сказал, что этот посетитель желает видеть меня. Я тотчас вышел в зал; там стоял человек среднего роста или поменьше среднего, лицо которого было несколько знакомо мне по портретам. Подошедши к нему, я попросил его сесть на диван и сел подле со словами, что мне очень приятно видеть автора «Бедных людей». Он, после нескольких секунд колебания, отвечал мне на приветствие непосредственным, без всякого приступа, объяснением цели своего визита в словах коротких, простых и прямых, приблизительно следующих: «Я к вам по важному делу с горячей просьбой. Вы близко знаете людей, которые сожгли Толкучий рынок, и имеете влияние на них. Прошу вас, удержите их от повторения того, что сделано ими». Я слышал, что Достоевский имеет нервы расстроенные до беспорядочности, близкой к умственному расстройству, но не полагал, что его болезнь достигла такого развития, при котором могли бы сочетаться понятия обо мне с представлениями о поджоге Толкучего рынка. Увидев, что умственное расстройство бедного больного имеет характер, при котором медики воспрещают всякий спор с несчастным, предписывают говорить все необходимое для его успокоения, я отвечал: «Хорошо, Федор Михайлович, я исполню ваше желание». Он схватил меня за руку, тискал ее, насколько доставало у него силы, произнося задыхающимся от радостного волнения голосом восторженные выражения личной его благодарности мне за то, что я по уважению к нему избавляю Петербург от судьбы быть сожженным, на которую был обречен этот город».

Николай Гаврилович и Федор Михайлович. И. Сакуров

На самом деле Чернышевскому в это время было не до юмора. Полиция, может быть, и не имела отношения к пожарам, но у нее хватило ума воспользоваться удобной ситуацией. Связать публициста с поджогами и прокламацией «Молодая Россия» не получилось, но Чернышевскому вменили авторство другой «возмутительной» листовки, появившейся еще два года назад: «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон». Этот текст, написанный в псевдонародном стиле, извещал народ о существовании некоей таинственной организации, которая в должный час «пришлет объявление», «что пора, люди русские, доброе дело начинать» – «волю добыть». Совершенно не факт, что именно Чернышевский сочинил эту довольно заковыристую бумагу, в которой вряд ли разобрался бы простой крестьянин. Сам Николай Гаврилович авторство отрицал. Тем не менее, его арестовали, судили и приговорили к каторге, а перед тем еще выставили на площади прикованным к столбу на всеобщее обозрение – это называлось «гражданская казнь».

Показательной расправой над духовным лидером демократов дело, конечно, не ограничилось. Специально учрежденная следственная комиссия обнаружила «вредное направление» преподавания в воскресных школах для рабочих и связь с лондонскими эмигрантами «многих сотрудников некоторых журналов», то есть вещи, известные и без специальных изысканий. Но суть была не в расследовании, а в его результатах.

Воскресные школы закрыли, а тех, кто там преподавал, выслали из столицы. «Некоторые журналы» (а именно «Современник» и «Русское слово») запретили.

После этих суровостей наметившаяся в обществе тенденция к революционному повороту временно притормозилась. У правительства создалось ошибочное и даже опасное убеждение, что это было результатом вовремя принятых строгих мер.

На самом же деле «пожар» затух, потому что как раз в это время начались важные события, целиком завладевшие вниманием активной части общества.

Сначала это было польское восстание, которое своим антирусским пафосом вызвало в метрополии ответную волну русского национализма. Это было вдвойне на руку власти. Она получила не только широкую поддержку своих карательных действий, но еще и дополнительный бонус в виде раскола оппозиции на «патриотов России» и «патриотов Свободы» (к числу которых, в частности, относились сторонники Герцена).

Затем стартовал второй этап преобразований: судебная, земская, городская реформы. Повестку дня опять задавало правительство, увлекая за собой общество. Множество неравнодушных, активных людей, озабоченных общественным благом, занялись живым делом, нашли себя в повседневной работе.

Через некоторое время власти уже могли себе позволить вновь открыть университет и даже возобновить издание запрещенных журналов. Настроение общества переменилось.

Второй период «гражданского согласия» продолжался несколько лет. Правда, он не был столь единодушным, как первый. Некоторая часть молодежи, увлеченная революционными идеями, уже не могла довольствоваться «умеренным прогрессом».

Еще при Чернышевском его последователи создали группу «Земля и воля», которая намеревалась превратиться в тайную организацию, способную дать крестьянам сигнал «доброе дело начинать». Члены группы были уверены, что в 1863 году начнется революция. Вид это пока имело несерьезный и ограничилось одними намерениями. Когда Чернышевского арестовали, а вместо революции всё передовое общество увлеклось «польским вопросом», организация прекратила свое существование. Но осталось несколько упорных борцов, которые решили продолжить дело революции. Их предводителем был 23-летний разночинец Николай Ишутин. Сначала ишутинцы пробовали заниматься революционной пропагандой в народе, но дело шло плохо. Тогда один из членов кружка, бывший студент Дмитрий Каракозов, решил, что быстрее всего перевернет общество террористический акт: надо убить царя. В пояснительном письме он объяснял свой поступок тем, что «цари-то и есть настоящие виновники всех наших бед».

Попытка цареубийства, совершенная членом маленькой организации, по сути дела была жестом отчаяния: приверженцы революции видели, что они потеряли общественное влияние.

Устроить покушение на повелителя великой империи в те невинные времена было нетрудно. Александр II, как и его отец, передвигался по Петербургу почти без охраны, любил прогуляться по Летнему саду. Там, у решетки, Каракозов, вооруженный дешевым двухствольным пистолетом, царя и подстерег четвертого апреля 1866 года. Успел выпустить одну пулю, не попал. То ли просто промахнулся, то ли его толкнул случайный зевака. Впоследствии этого зеваку, Осипа Комиссарова, восславили как царского спасителя, но очень возможно, что сделано это было в пропагандистских целях: вот-де, студент-барчук батюшку-государя убить хотел, а человек из народа царя спас.