Читать книгу "Стакан молока, пожалуйста - Хербьерг Вассму"

— А зачем мне пить или колоться?

Лара задумалась, разглядывая Дорте из–под тщательно подкрашенных ресниц.

— Не думай, будто я не знаю, что жизнь не всегда легка и приятна. Нельзя поддаваться соблазнам или стараться как–нибудь избежать неизбежного. Я сама попалась на этом. В результате моя фамилия Йенсен.

— Почему Йенсен?

— Потому что я поверила, будто норвежские мужчины святые и что, если я выйду замуж, у меня будет легкая жизнь. Однако тот тип оказался гангстером и дерьмом! Я бы его убила, но, к счастью для меня, эту работу проделал другой…

— Какую работу? — Дорте сидела с открытым ртом.

— Не заставляй меня рассказывать, я просто зверею, когда все вспоминаю! А здесь, в кафе!.. Просто учти, что не все норвежцы ангелы. Я знаю столько сволочей, что у тебя не хватит пальцев на обеих руках, чтобы их пересчитать. Да ладно, плевать! Теперь для тебя важно прилежно работать три месяца, и конец! Может, потом ты начнешь работать только на себя. Если будешь правильно себя вести и выучишь язык.

— Так быстро его не выучить. Ведь мне не с кем разговаривать.

— Мы же с тобой разговариваем! — Лара была задета. — Давай начнем прямо сейчас! Сапожки! — она нагнулась, показывая на новые сапожки Дорте.

Дорте невольно сунула голову под стол и повторила то, что сказала Лара. На полу были лужи от растаявшего снега и грязные следы от подошв. За соседним столиком сидела молодая пара. На женщине были черные сапожки с меховой оторочкой. На одном молния застегнута не до конца. Носы задрались вверх, каблуки сбились. Серая полоска от уличной соли и сырости доходила до самых щиколоток. На ногах у мужчины были шерстяные носки и красные кроссовки. Он не потрудился даже зашнуровать их. Видно, в этой стране обувь носят не жалея. Так бывает, наверное, когда люди богаты и им не приходится думать, что сколько стоит.

— Как сказать по–норвежски: «Норвежцы так богаты, что они не берегут свою обувь?» — спросила она.

Лара засмеялась и сказала. Дорте повторила несколько раз, пока не заметила, что сидящие за соседним столиком обратили на нее внимание. Она сразу замолчала и опустила глаза.

— Будем упражняться, когда останемся одни, — решительно сказала Лара.

Еще когда они в первый раз вместе вышли из дома, она внушила Дорте, что не следует привлекать к себе внимания. Но это касалось только Дорте, ведь Лара понимала, что сама она выделяется из толпы. В том числе и своей манерой говорить по–норвежски. Дорте пришло в голову, что в новой одежде она может сойти за норвежку, если будет молчать.

Оказавшись на улице, Дорте попыталась себе представить, каково быть обычным жителем этого города. Разговаривать, с кем захочешь. Ходить на какую–нибудь работу. Расплачиваться собственными деньгами. Открывать дверь своим ключом. Закрывать ее за собой и знать, что никто не войдет. Иметь подругу,

с которой можно вместе посмеяться. Которая приходила бы к тебе не потому, что это ее работа.

На углу смеялись молодые люди. В витрине за ними стоял рождественский ниссе[7] в красной шапке и с поварешкой в руке. Он автоматически кланялся миске с кашей, безуспешно пытаясь зачерпнуть кашу поварешкой.

— Мы поедем на автобусе. Мне до вечера нужно навестить еще и других девушек, — сказала Лара. Она редко упоминала о них, но Дорте знала об их существовании.

Пожилая дама остановила их и что–то спросила. Похоже, она заблудилась. Лара улыбнулась, объяснила и показала, куда ей идти, дама несколько раз поблагодарила ее. Дорте ждала, потупившись.

— У тебя такой испуганный вид! Ты должна научиться смотреть людям в глаза! — сказала Лара, когда они остались одни. — Люди, которые не смотрят в глаза, внушают подозрение. Можно подумать, что они чего–то боятся, или глупые, или что–нибудь и того хуже.

—Что хуже?

— Может, они непорядочные, нечестные. Если клиент решит, что ты нечестная, он больше к тебе не придет.

От сознания, что она может кому–то показаться нечестной, Дорте покраснела. Когда они подошли к большой церкви, она спросила, нельзя ли им зайти внутрь и поставить свечку. Но у Лары не было на это времени. Высокие деревья стояли в инее, и тучи громоздились друг на друга. Над крышами из самых высоких труб спиралями поднимался дым.

— Как по–норвежски называется то, что делают клиенты?..

Лара громко захохотала. Это в ней больше всего нравилось Дорте. То, как она неожиданно и будто беспричинно начинала смеяться. Лара одна смеялась за двоих.

— Ебля! — сказала Лара. Им навстречу попался мужчина, под расстегнутым зимним пальто на нем была лиловая рубашка. Он строго посмотрел на Лару и быстро прошел мимо.

— Господи, ведь это был пастор! — Лара захлебнулась смехом и толкнула Дорте в бок.

— Это неприличное слово?

— Как сказать. Люди его употребляют.

— А они говорят его своим детям?

— Этого я не знаю. Смотря по тому, кто они сами.

— Ты бы, например, сказала?

— Ты с ума сошла! Это же похабщина!

19

Вечером Дорте вытирала волосы после душа, стараясь не думать о завтрашнем дне. Зеркало показывало, что ее лицо стало почти прежним. Только белый шрамик возле брови и синеватая припухлость над верхней губой напоминали о том, что ей хотелось забыть.

Неожиданный звук сообщил Дорте, что в квартире кто–то есть. Ее и раньше пугали разные звуки, но сегодня он был особенно явственен. Сердце у нее подскочило. Она глотнула воздуха. Прислушалась.

Кто–то там был, это точно! Очевидно, этот кто–то проник в квартиру, пока она стояла под душем. Лара никогда не приходила в такое время. К тому же она всегда кричала: «Дорте! Ты дома?» Как будто могло быть иначе.

Не могла же она сама впустить кого–то в квартиру! На свой страх и риск. Без Лары. Дорте сбросила с себя полотенце и быстро надела халат, продолжая прислушиваться к тому, что происходит в коридоре. Кто–то шуршал одеждой и, кажется, пакетами. Потом послышались медленные шаги, пришедший разулся. Мягко, но уверенно он удалился, но вскоре вернулся и подошел к двери ванной. Дорте быстро заперла дверь. Щелчок замка прозвучал как выстрел. Шаги замерли словно пришедший прислушивался.

— Это я. Том!

Дорте еле дышала, уткнувшись подбородком в грудь. Потом, стараясь выиграть время, подвязала халат. Сперва она даже не поняла, почему чувствует облегчение, почти радость. Потом сообразила, что фактически понимает норвежские слова. Она сунула ноги в тапки с заячьими ушками и открыла дверь. Он стоял сразу за дверью в одних носках, без пальто и улыбался. Рубашка была не белая, как в прошлый раз, а голубая, в клеточку. Он был в джинсах и совершенно не похож на того, каким был в тот далекий вечер, когда жарил яичницу с беконом, а после запер ее здесь и ушел. Быстро обежав глазами коридор, она поняла, что он пришел без своего портфеля.