Читать книгу "Неизвестная Астрид Линдгрен: редактор, издатель, руководитель - Чель Болюнд"

Люблю перед сном послушать их пение.

Всего тебе самого доброго,

искренне твой,

Леннарт Х.».

Ответ от Астрид пришел спустя десять дней:

«Дорогой Леннарт!

Спасибо за ужин, за твое письмо и за все остальное. Надеюсь, ты дойдешь до издательства и мы сможем обсудить все при встрече, но, прежде чем мы побеседуем лично, хочу изложить тебе отдельные “мысли и соображения” в качестве комментария к твоему письму. Отвечаю в том же порядке, в каком ты поднимаешь те или иные вопросы в своем письме. Начнем с “Алфавита”. Если ты помнишь, Ханс Рабен был инициатором создания этой книги и сам попросил тебя ее написать. Я знаю, как высоко он ценит “Алфавит” и другие твои книги. Невозможно поверить, что он называл ее “маленькой простенькой книжкой”, – тут ты, должно быть, ошибся или неправильно понял.

Ты противопоставляешь наши “добротные”, “доступные и понятные” книги другого рода литературе, которую, по-твоему, пристало выпускать передовому издательству. Выражения “доступные” и “хорошо продающиеся” ты используешь в негативном ключе – это означает, что гораздо лучше издавать книги сложные для понимания и с трудом продающиеся. Однако все не так просто. Доступная книга, которую легко продавать, может быть очень скверной, но может запросто оказаться, например, достойнейшей книгой Эльзы Бесков, которая сохраняет свои позиции около полувека, являясь при этом “доступной и понятной” и хорошо продающейся с момента выхода в свет и по сей день. Книга, которую трудно продать, вполне может быть превосходной книгой высочайшего качества. (От всей души надеюсь, что Rabén & Sjögren никогда не откажется от такой превосходной книги только потому, что ее будет нелегко продать).

Но если книга эта трудна для понимания до такой степени, что ты не найдешь ребенка, который мог бы вникнуть в ее суть, то ее не назовешь хорошей детской книгой и издавать ее было бы глупо. И это вовсе не значит, что если современный ребенок эту книгу читать не хочет, то ее время еще не пришло и ей стоит подождать следующего поколения детей, которые будут ею восхищаться. Нет, если книгу не читают ее современники, значит, она безжизненная и таковой останется навсегда. Не стоит возлагать надежду на будущее, ведь тогда эту книгу найдешь разве что на какой-нибудь пыльной полке, но не на прилавках магазинов. […]

Ты говоришь, “40-е годы, когда мы только начинали, были незрелыми”, а сейчас время пришло. В каком смысле незрелыми? Ты хочешь, чтобы мы дали “возможность писателям с новыми идеями”. Сперва скажи мне, что это за писатели с новыми идеями, которые получили от нас отказ и которым мы помешали эти идеи воплотить в жизнь? Леннарта Хельсинга среди них явно нет, а других я не знаю […] Из всех книг, что мы издавали, ни одна, повторюсь, ни одна не доставила мне такой радости, как “Кошка дует [в серебряный рог]”, – сейчас речь не об этом, но я все же хотела это упомянуть.

Обо всем этом и о многом другом я хотела бы поговорить при встрече. Финансовую часть вопроса вы наверняка можете обсудить с Рабеном. Ты знаешь, что я от чистого сердца желаю тебе купаться в золоте, братец мой дорогой; мне бы так хотелось преподнести тебе прекрасные хризолиты и другие драгоценные камни. Но если ты решил во что бы то ни стало писать малопонятные и плохо продающиеся книги, то твой бюджет превратится в сложное уравнение, которое невозможно решить».

В конце своего письма Астрид сказала несколько слов в защиту собственных книг:

«Ты пишешь, что никак не возьмешь в толк, что есть принципиальная разница между разными видами книг и что будто бы есть те, которые создавать проще. Вот что я тебе на это скажу – я и сама этого не понимаю. Ты можешь сказать мне прямым текстом про ту или иную из моих книг, что она написана плохо, но ты очень меня разозлишь, если скажешь, что она сделана спустя рукава. Думаю, ты бы очень удивился, если бы знал, каким трудом даются мне мои книги, будь то книжка-картинка или текстовая книга, которую ты зовешь головной. Ни в одной из них нет ни слова, над которым бы я не корпела до посинения. Я заканчиваю работу только тогда, когда понимаю, что сделала все, что могла. Заметь, пожалуйста, я не утверждаю, будто после этого моя книга стала хорошей. Упаси господи, я хочу лишь сказать, что она хороша лишь настолько, насколько я смогла ее сделать. Если эта книга вышла плохой, то не потому, что я написала ее спустя рукава. Так что прими это к сведению.

Искренне,

Астрид».

Леннарт Хельсинг ответил на следующий же день:

«Дорогая Астрид!

Ты пишешь такие тягостные письма – надо было мне выражаться осторожнее в моем последнем послании.

Между нами возникло катастрофическое недопонимание: я ни в коем случае не хочу делать заковыристые/трудные для понимания и плохо продающиеся книжки – а коли у писателя есть такие амбиции, то за отстрел таких молодцов надо деньги платить. Сейчас ситуация в обществе такова, что в искусстве, литературе и живописи 80 % шведов предпочитают знакомые идеи и мысли: то, что они уже видели, слышали или читали. Они воспринимают нечто новое, только прочитав об этом в газете или увидев по телевидению. На то, чтобы шведы приняли и усвоили новые идеи и веяния, требуется от 10 до 50 лет. Когда пишешь о том, что было актуально лет 50 или 25 назад, гораздо больше шансов услышать в ответ: о да, так и есть, разумеется! Это, по-моему, и есть спекуляции на старине.

А вообще-то не родилось пока такого писателя, который хотел бы остаться непонятым и не радовался бы тому, что его книги хорошо продаются. Никто не апеллирует к меньшинству, все хотят быть услышанными как можно большим количеством читателей, но в некоторых случаях, к своему большому сожалению, писатель получает отклик лишь от немногих. Не могу пожаловаться на то, что мои книги не находят большого отклика, нет, мои песни распевают повсюду, в издательстве даже не догадываются, насколько они популярны. Но издательство, к сожалению, считает, будто мои книги слишком изысканные, плохо продаются, получают отклик лишь у меньшинства. Однако, полагаю, я не настолько хорош, как вы обо мне думаете, только потому, что меня любят и ценят, – напротив, публика любит худшее из сделанного мной, а не лучшее. Разве это не очевидно каждому из творцов? Публика у нас самая разношерстная, поэтому не будем обобщать – это касается даже детей. Следовало бы запретить рассуждения о том, что детям нравится то, а не нравится се. Детям может нравиться все что угодно – смотря что в моде. Например, сейчас в моде все старомодное. Люди в большинстве своем очень консервативны в вопросах воспитания детей, а детская книга – вопрос воспитания. Если они чего-то не понимают, то считают, будто ребенок тоже этого не поймет.

Ты пишешь, что дети любят твои книги – а значит, они хорошие и правильные. В твоем случае это действительно так – гениальная писательница, но не стоит на основании этого делать далекоидущие выводы. Люди так же любят Сноддаса[43] и Блайтон. А в 30-е годы Гитлер снискал народную любовь в Германии – разве это аргумент в пользу того, что он хорош?