Читать книгу "Ужин в центре земли - Натан Энгландер"

– Я ничего не делаю ртом.

– Делаешь, делаешь. Всякий раз, как я тебе даю препарат и он начинает действовать, у тебя губы сохнут и ты их лижешь.

Охранник весьма горд своей наблюдательностью. Он хочет дать заключенному Z знать, что он не один такой умный, что он не один умеет видеть, что происходит с человеком. Он, охранник, тоже в состоянии примечать и делать выводы.

Охранник окунает ломтик картошки в кетчуп и покачивает им над лицом заключенного Z. Тот откидывает голову назад и открывает рот. Не успевает охранник потянуться за следующим ломтиком, как заключенный Z открывает рот снова.

Третий ломтик заключенный Z берет сам, приподнявшись в сидячее положение.

– Ведь не трудно же было, – говорит охранник, вытаскивая из рюкзачка доску для нардов. – А теперь пей свою колу, пока холодная. Можем сыграть партию-другую. Продолжишь свою выигрышную серию.

– Теперь это безразлично, конца партиям все равно не будет.

– Неизвестно, – бодро говорит охранник. – Мало ли как все может повернуться. Вдруг тебя завтра выручат, силой освободят. Вдруг палестинцы наконец завоюют нас и сделают тебя послом во Франции. А пока давай покидаем кости, подвигаем шашечки.

– Я никогда тебя не прощу, – говорит заключенный Z.

– «Никогда» – это очень долго.

– Ты хоть передавал мои письма? Столько лет – а я все обращался и обращался к мертвецу. А ты позволял мне ему писать.

– Я все до одного отдавал матери, как обещал. И он не был мертвый. Даже в коме не был. Называлось: полусознательное состояние – это другое. Они считают, он слушал. Она все письма ему читала.

– Думаешь меня этим убедить, что ты человек слова?

– А по-твоему, нет? Пойми: какая разница? Что от здорового, что от больного, что от живого, что от мертвого – тебе от Генерала все равно ответ был бы тот же, так что один хрен. Он засунул тебя сюда навечно.

– Ни хрена не один хрен. Колоссальная разница. Ты обязан был мне сказать, я тогда изменил бы стратегию.

Охранник качает головой. Жалость берет.

– Что бы ты мог отсюда сделать?

– Я сильней бы на тебя давил, требовал бы, чтобы ты мне помог вернуть себе существование.

– Я не могу его тебе вернуть, ты прекрасно это знаешь.

– Ты прекрасно знаешь, что это не так. Ты мог поднять шум. Если не внутри системы, то через газеты. Ты и сейчас можешь.

– Допустим, я попытаюсь – и что? Наложат цензурный запрет, а если даже нет, то назовут конспирологом, психом, пьяницей. Либо там сотрут в порошок, либо сюда бросят. В одну камеру с тобой. – Оглядев помещение, которое впору назвать узилищем, охранник поправляется: – Ну, не прямо сюда, но, может, в обычную камеру обычной тюрьмы. Дадут несколько годочков, чтобы разобрался, о чем можно болтать, а о чем нет.

– Что такое несколько лет? Можно ими рискнуть, чтобы попытаться прекратить пожизненное заключение, к которому они не посмели меня приговорить официально.

– Ладно, – говорит охранник.

– Что – ладно?

– Я подумаю.

– Правда?

– Будь уверен. И, может быть, ты дашь мне совет, как лучше к этому подойти. Напомни мне. Занять идиотскую высокоморальную позицию – это хорошо сработало в твоем случае?

2002. Париж

Z сидит в кабинете начальника напротив его пустого кресла, сам же начальник стоит позади Z и, крутя свисающий стержень, поворачивает пластины жалюзи вдоль стеклянной стенки в положение «закрыто», так что все на этаже будут знать: у него очередной разговор с глазу на глаз по секретному делу.

Если есть на свете более дебильное, сильнее бросающееся в глаза действие, чем вот это, которое начальник Z привычно совершает всякий раз, когда им надо поговорить наедине, то Z хотел бы знать, в чем оно состоит.

Человек, которому Z непосредственно подчиняется в парижском филиале международного информационно-технологического концерна, также курирует его другую деятельность, негласную. Вдвоем они ведут эту скрытную работу изнутри компании, чему способствует одна сочувственно настроенная сионистская душа в верхних эшелонах.

Когда начальник, повернув жалюзи, садится, Z извиняется за свою просьбу о неотложной встрече, как и за личный характер электронного письма, которое он послал накануне поздно вечером; все дело в том, что он хотел поставить его, начальника, в известность сразу, едва узнал сам. В общем, ему надо будет уйти во внеочередной отпуск.

Z хочет лететь в Штаты к умирающей маме – помочь ей, говорит он. В смысле – не умереть помочь, а не умереть. Он всей душой надеется, что она не умрет, но ему кажется, что, вероятнее всего, это случится.

– Вся изъедена, – так он формулирует.

– Мне очень-очень жаль, – говорит начальник довольно-таки безучастно.

– Мне – ей – очень важно, чтобы я был рядом.

– Разумеется.

– Должен вам сказать, что уже сходил и купил билет сегодня утром.

– Да, – говорит начальник. – Я знаю.

– Знаете?

– Да, мы знаем. Это обнаружилось. Приобретение билета.

– Ясно, – говорит Z. – Я так и думал, что обнаружится, – говорит он, хотя ничего подобного не думал.

Предлог как таковой – мамин рак и срочную необходимость мчаться домой и быть при ней – он удачно, казалось ему, придумал не один год назад, чтобы использовать в экстренном случае. Но он и помыслить не мог, что ему придется пустить этот предлог в ход, чтобы выпутаться из последствий своей измены – измены с подлинно добрыми намерениями.

Во время одной из своих ранних поездок домой в Америку, целью которой была легальная и экстравагантная перемена имени (простой способ «перезагрузиться» в качестве экспата), он провел утро в суде; сонный из-за разницы во времени, он ждал своей очереди среди чокнутых, желающих переименоваться кто в Незабудку, кто в Ласточку, кто в Светлогрезу, кто в Бэтмена-Джеймса.

Получив желаемое, он, изможденный, поехал домой, где дорогая мама ждала его в кухне, желая знать, как прошла встреча.

Она считала, что он приехал в Штаты по рабочим делам (в определенном смысле так оно и было), и он, отвечая на вопрос о мнимой деловой встрече, сказал: спасибо, все хорошо, прошла прекрасно.

Он снял галстук, поцеловал маму в макушку и отправился в комнату. Расположился там на диване, взял телевизионный пульт и обратился к маме через открытую дверь самым непринужденным тоном, на какой был способен: мол, он хочет дать ей важное электронно-почтовое поручение, это очень существенно для его работы.

Это было так неожиданно, что мама, собиравшаяся снова предложить ему фрукты, от которых ее сын упорно отказывался, на секунду приостановилась. Потом нарочито неторопливой походкой вошла в промежуток между сыном и телевизором с миской спелых нектаринов и постаралась сама придать голосу непринужденность.