Читать книгу "Наследство - Вигдис Йорт"

Пятое января, утро. Темнота, морось, туман. Я лежала под одеялом и не хотела вставать, я чувствовала себя разбитой, словно вернулась с войны. Ларс так и говорил, когда я звонила ему накануне вечером, когда я сказала, что чувствую себя разбитой, – он ответил, что я знала – я отправляюсь на войну, а на войне тебя бьют. Так оно и было, такова обратная сторона войны. Сперва – возбуждение и желание защитить то, во что веришь, а потом – истощение и усталость. Я вернулась с войны, уставшая и до предела измученная, я улеглась в кровать и пила вино, пока не уснула, а проснулась пятого января с тяжелой головой, и за окном повисли морось и тьма. Едва высунув из-под одеяла нос, я поняла, что в доме холодно, вставать не было сил, лежать тоже, тишина была невыносимой, но и звуков я не выдержала бы. Мне надо поговорить с Кларой. Я включила телефон – вечером я его выключила, чтобы не звонить никому и чтобы мне никто не звонил, когда я настолько выбита из колеи. Я набрала ПИН-код, но на экране появилось сообщение, что он неправильный, набрала заново – опять неправильный, да что же это, код правильный, я не сомневалась, я ввела его в третий раз, и на экране появилось сообщение, что телефон заблокирован и блокировка будет снята только через час. Но мне же надо поговорить с Кларой! Я вдруг вспомнила, что Сёрен недавно поменял тариф на моем телефоне и купил мне новую сим-карту, но я напилась и в самый ответственный момент совершенно позабыла об этом, а вспомнила только теперь. Что же мне делать? Телефон был заблокирован, он не работал, как раз тогда, когда он нужен мне сильнее всего, вот оно – наказание за то, что я совершила, за то, что заставила мать с глазами, полными страха, как у обреченного на заклание животного, метаться по кабинету аудитора. Бедная мать. Я открыла лэптоп. Почти двенадцать часов, а на моих часах всего десять, они опять остановились, у меня все выходит из строя. Я написала Сёрену мейл – спросила, как поступить с телефоном, и Сёрен ответил, чтобы я дошла до киоска мобильного оператора. Я оделась. Я спряталась в одежду. Верному гулять в такой дождь не хотелось, но я жестоко потащила его на улицу, мне казалось, будто я пошатываюсь, я уже в течение полутора суток не ела. Надо зайти в магазин за продуктами. Дождь лил, капли хлестали нас, Верный ненавидел такую погоду, но я безжалостно тянула собаку по лужам. Проезжающие мимо машины окатывали нас грязью, дождевик не помогал. С нас капало, с хвоста у Верного капало, я прошла мимо магазина, у меня не было сил видеть других людей, не было сил выбирать продукты, голода я не чувствовала. Пока мы шли, дождь превратился в снег, под ногами образовалась снежная жижа, перед магазином часовщика я привязала собаку, заскочила внутрь и, сдав в ремонт часы, пошла дальше, в пункт мобильной связи. Верного я снова привязала снаружи – с собаками внутрь не пускали.

Огорченно глядя на меня, Верный, бедняга, дрожал под дождем. Я сказала, что постараюсь побыстрее, вбежала внутрь, но там была электронная очередь, и мне пришлось ждать, хотя ждать я не могла. Я ждала, я старалась изо всех сил, я ждала целую вечность, но никто не торопился мне помочь, спустя вечность пришла моя очередь, и сотрудник сказал, что надо подождать еще, что помочь мне они смогут лишь через час, а до этого телефон не разблокируешь. «Тогда я куплю новый, – не отступала я, – главное, чтобы он сразу же заработал». Продавец заверил меня, что телефон сразу же заработает. Значит, мне пора купить новый телефон. Он принес мне телефон, пообещал, что тот тотчас же включится, и поспешно настроил его, понимая, что дело неотложное. Я заплатила, вышла на улицу, отвязала собаку и позвонила Кларе. Телефон действительно работал. Клара ответила, и я зашагала по снежной жиже домой, слушая голос Клары. Кларе не надо было ничего объяснять, она все и так поняла по моему голосу. «Зачем я вообще это сделала? – спросила я. – Я же знала, что они не пойдут мне навстречу. Чего я добивалась? Мне просто хотелось причинить им боль? Бросить вазу на пол?»

«Нет», – ответила Клара.

«Ты вполне могла бы сделать им намного больнее, если бы добивалась именно этого, – сказала она, – а ты еще их и пощадила. Ты высказала им то, чего они заслуживали. Или они хотели бесплатно заграбастать дачи, да еще и совершенно безнаказанно? Они много лет о тебя ноги вытирали. Твои родители всю жизнь баловали Астрид и Осу. Сестры получали намного больше, чем вы с Бордом, как деньгами, так и отношением, так неужто им это сойдет с рук и ты – вы – ни слова не скажете? Все эти годы они пятеро играли против тебя одной. Ты чувствовала себя так, будто они впятером играют против тебя одной, потому что ты не знала, каково приходится Борду. Сейчас их трое против вас двоих, и это нечто новенькое, к такому они готовы не были, но на их стороне по-прежнему перевес, и они цепляются друг за друга. Тебе нечего стыдиться. Ты правильно поступила. Ларс прав, ты вернулась с войны, и ты разбита, но через несколько дней ты оправишься от ран, а исцеление само по себе – процесс болезненный».

Я поехала к Ларсу. Он сказал, что предупреждал меня, говорил, что все может обернуться именно так, что я лишь сделаю себе же хуже. Мы решили не пить. На следующий день, шестого января, у меня были назначены встречи, поэтому шататься, как пятого января, нельзя. К вечеру Борд прислал мне сообщение: «Как настроение?» Хороший вопрос. Я ответила, что мать и сестры отлично умеют перекладывать ответственность на других, и у меня ощущение, будто это я виновата в том, что всем вокруг плохо, что этого можно было бы избежать, поведи я себя иначе, я написала, что мне так кажется. «Но деваться некуда», – написала я. В ответ Борд написал, что показал завещание адвокату, и тот подтвердил: в тексте дважды говорится о том, что имущество следует разделить на четыре равные доли, так что, если суммы взносов за дачи не будут пересмотрены и дело дойдет до суда, у нас есть все шансы выиграть. Вопрос лишь в том, как донести это до Астрид и Осы. Я сказала, что полностью полагаюсь на него и что ему следует действовать так, как он считает нужным. По голосу Борд наверняка понял, что я устала, он и сам устал. Мать и сестры – сказал Борд – тоже, вероятно, считают это все утомительным. «По-моему, им это все тоже тяжело». Неужто Астрид и Осе тоже тяжело? Неужто у них имеются еще какие-то чувства, кроме злости и обиды? Неужто они ощущают нечто, похожее на грусть, и эта грусть не связана со смертью отца?

Мы не пили, и заснула я не сразу. Я лежала, уткнувшись Ларсу в спину, и пыталась поговорить с отцом. «Где бы ты ни находился, если ты где-то существуешь, на этом мы закончим, – сказала я, – я тебя прощаю». Мне почудилось, будто он ответил: «Хорошо повоевала, Бергльот», но наверняка это была просто засевшая в голове цитата из фильма «Торжество».

В те времена, когда я еще не полностью порвала с родными, когда я поддерживала с ними отношения ради детей, чтобы мои дети общались с бабушкой и дедушкой, тетями и дядями, двоюродными братьями и сестрами, – в те времена мы с матерью иногда ходили куда-нибудь вместе – это мать приглашала меня. Мы встречались и шли в пекарню «Пекарь Хансен», а мать беспокойно ерзала на стуле, жевала жвачку и разговаривала коротко и отрывисто. Ей было не по себе – она тревожилась, что я скажу о слоне, упоминать которого нельзя. Она встречалась со мной, чтобы потом рассказать об всем остальным – друзьям и родственникам, – что мы с ней виделись, но на самом деле видеть меня ей не хотелось, и я замечала, что она боится. Мать боялась упомянуть о чем-то, что напомнит о слоне, например, какое-нибудь громкое дело о сексуальных домогательствах, поэтому сперва встречи наши проходили в тягостном молчании. Наверное, поэтому она говорила на самые невинные темы, о погоде, о Борде, сестрах и их семьях. Наши встречи были залогом внешней нормальности в глазах окружающих. И тем не менее я бы не удивилась, узнав, что она приходит в «Пекарь Хансен» в надежде на то, что все сложности вдруг испарятся, и огорчалась, увидев, что ошиблась. Посидев там с полчаса, мы прощались, и мать совала мне две тысячи крон наличными. Я благодарила и не отказывалась, деньги мне были нужны, да и что бы мать сказала, если бы я отказалась? Тогда все было бы еще хуже. А потом мы расходились, радостные, что все наконец закончилось.