Читать книгу "Некто Гитлер: Политика преступления - Себастьян Хафнер"

Можно ли назвать евреев народом, нацией? Об этом стоит порассуждать. Вне всякого сомнения, у евреев отсутствует самый надежный признак народа: общий язык. Английские евреи говорят по-английски, французские по-французски и так далее[105]. Да, кроме того, со времени предоставления им равных прав с гражданами соответствующих стран евреи, как правило, становились настоящими патриотами этих стран, порой, как в Германии до Гитлера, сверхпатриотами. Конечно, нельзя не учитывать чувство общей еврейской солидарности поверх всех границ, сегодня оно ярче всего выражается в общееврейской поддержке государства Израиль, но, право же, эта солидарность вполне объяснима: религия служит связующим веществом для народов, у которых долгое время не было государственности. Католицизм поляков и ирландцев помимо религиозных имеет и очень сильные национальные компоненты. У евреев, намного дольше, чем поляки и ирландцы, не имевших собственного государства, эта народообразующая сила религии куда сильнее. Что-то вроде этой связующей силы религии (плюс опыт многовековых преследований) присуще даже нерелигиозным евреям. Этот феномен можно наблюдать и у других конфессий. Бывший протестант и бывший католик едва ли меньше отличаются друг от друга в мировосприятии и в способе мышления, чем верующий протестант от верующего католика. Их духовный облик предопределен религией их отцов и прадедов на несколько поколений вперед. Влияние такой мощной религии, как иудаизм, может иногда сохраняться и намного дольше.

Но все это совсем не причины для того, чтобы становиться антисемитом и уж тем более преследовать евреев убийственной ненавистью и жаждой уничтожения, подобно Гитлеру. Эту специфическую гитлеровскую юдофобию можно рассматривать только как клинический феномен, потому что все гитлеровские обоснования этой ненависти вроде общееврейского заговора ради уничтожения «арийцев» – не просто заблуждения, но параноидальный бред. Не исключено, что это была фантастическая, бредовая рационализация маниакального, болезненного желания убивать, уничтожать, рушить. Во всяком случае, никакими фактами зловещий общееврейский заговор не подтверждается. «Мировое еврейство» не просто не имело тех мрачных планов, которые приписывал ему Гитлер, – у него в принципе не было общих целей. Как раз во времена Гитлера оно было так раздроблено и так разнонаправлено во всех своих тенденциях, как никогда за всю трехтысячелетнюю историю евреев: евреи разрывались между традиционной религиозностью и современной секуляризацией, между ассимиляцией и сионизмом, между национализмом и интернационализмом – не говоря уже о том, что со времен гражданской эмансипации евреев все великие расколы и трещины современного мира прошли и через них, интегрированных в этот мир, совершенно по-другому, чем прежде. В силу ассимиляции, крещения и смешанных браков бо́льшая часть европейских евреев уже не меньше полувека была готова потерять свою идентичность и раствориться в своих отечествах; нигде, кстати, этот процесс не шел так интенсивно, как в Германии. Конечно, у некоторых евреев это вызывало ожесточенное сопротивление. Но в целом то «еврейство», которое Гитлер изображал мощным и дьявольски изощренным сообществом заговорщиков, на самом деле переживало глубокий кризис, было ослаблено, как никогда прежде, именно в тот момент, когда по нему был нанесен чудовищный удар. Они шли, как агнцы на заклание, и Гитлер, изображавший из себя драконоборца, в действительности убивал беззащитных.

Ошибки

Две трудности встают перед тем, кто берется исследовать ошибки Гитлера. Первая – та, о которой мы говорили, когда начинали говорить о гитлеровских заблуждениях. Отрицание всего, о чем Гитлер думал, только потому, что так думал Гитлер, сродни отрицанию всего, что Гитлер делал, только потому, что это делал Гитлер. Подобное отрицание вполне понятно, но это вряд ли поможет беспристрастному анализу и выработке суждений.

Другая трудность заключается в господствующей сегодня тенденции по возможности приблизить историю к точным наукам. То есть отыскивать закономерности, прежде всего в экономическом и социальном развитии, преуменьшать роль политического элемента в истории, личного элемента в политике и, соответственно, личности, «великого человека» в истории. Гитлер в эту тенденцию, естественно, не вписывается, и ее приверженец сочтет недостойной для серьезного историка задачу выяснять, что́ один человек, целых пятнадцать лет действовавший в политике, сделал правильно, а что́ неправильно, и при этом еще исследовать его индивидуальные черты, да к тому же если это столь непривлекательная личность, как Гитлер. Уж слишком это старомодно!

Однако стоит заметить: как раз феномен Гитлера – как, впрочем, и феномен Ленина или Мао – доказывает, что современная историография находится на ложном пути. С той только разницей, что они оказали непосредственное влияние лишь на историю своих стран, тогда как Гитлер толкнул весь мир в совершенно новом направлении – разумеется, не в том, в каком он хотел; это и делает его случай таким сложным и таким интересным.

Для серьезного историка невозможно утверждать, будто без Гитлера история XX века была бы такой, какой она была. Конечно, нельзя со стопроцентной уверенностью сказать, что без Гитлера Вторая мировая война вовсе не началась бы; но совершенно очевидно, что без Гитлера она, если бы и началась, была бы совсем другой – вполне возможно, с другими альянсами, фронтами и результатами. Сегодняшний мир, нравится нам это или нет, – результат деятельности Гитлера. Без Гитлера не было бы разделения Германии и Европы. Без Гитлера американцы и русские не оказались бы в Берлине. Без Гитлера не было бы государства Израиль. Без Гитлера не было бы деколонизации – по крайней мере, такой быстрой и катастрофической; не было бы азиатского, арабского и африканского освобождения и не было бы такого понижения статуса Европы. Вернее сказать, всего этого не было бы без ошибок и поражения Гитлера. Потому что хотел он совсем другого.

Нужно очень долго вглядываться в даль истории – наверное, до Александра Македонского, – чтобы найти человека, за короткое время изменившего мир столь радикально и бесповоротно, как это сделал Гитлер. Но вот кого не найти во всей мировой истории, так это человека, который, подобно Гитлеру, приложил бы столько усилий, для того чтобы достичь результата прямо противоположного тому, которого он хотел достичь.

Гитлер хотел германского доминирования в Европе и германского господства над Россией – и это при сохранении европейских владений в Африке и большей части Азии с Океанией. Пирамида власти, в основании которой – старые европейские заморские колонии и новая немецкая колония Россия; средняя часть – подчиненные Германии европейские страны, сателлиты, формально независимые союзники; вершина – Германия. Эта гигантская властная структура, подчиненная Германии, должна была позднее (по мысли Гитлера) вступить в бой (и с немалыми шансами на успех) за мировое господство с Америкой и Японией.

А достиг Гитлер господства Америки в Западной Европе и России в Восточной; разделения Германии и распада всех европейских колониальных империй – возникновения мира с двумя полюсами власти, в котором бывшие европейские колонии внезапно стали наслаждаться независимостью и своего рода «свободой дураков», тогда как Европа оказалась в подчинении у двух сверхдержав. Причем Германии, потерявшей государственность, загнанной в подвал, понадобились десятилетия, чтобы, будучи оккупированной и разделенной, выбраться наверх и вернуться в качестве вынужденного союзника Америки и России в Европу, застывшую в точно такой же ситуации.