Читать книгу "Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов"

Известие о взятии Зимнего дворца быстро достигает и Смольного, и Городской Думы.

В 3.10 после часового перерыва Второй съезд Советов возобновил свою работу. «Несмотря на уход отколовшихся делегатов, зал заседания был набит народом и шумел, как море»[3073].

Люди стояли с вытянутыми лицами и слушали Каменева, который оглашал только что полученную от Антонова-Овсеенко телефонограмму: Зимний взят, правительство арестовано. «Хотя все уже успели узнать весть, из уст в уста, но официальное сообщение падает тяжеловеснее, чем пушечный салют, — писал Троцкий. — Прыжок через пропасть, отделяющую революционный класс от власти, совершен. Изгнанные в июле из особняка Кшесинской большевики вступили теперь властителями в Зимний дворец. В России нет другой власти, кроме этого съезда… Победа становится бесспорной, когда неприятельский штаб в плену»[3074]. Был зачитан список арестованных министров. «Имя Терещенко вызвало смех и аплодисменты. Имя Пальчинского было встречено криками и свистом»[3075]. Кто-то из левых эсеров возражает против ареста министров-социалистов:

— Товарищи! Известно ли вам, что четверо наших товарищей, жертвовавших жизнью и свободой в борьбе с царской тиранией, брошены в Петропавловскую крепость, историческую могилу русской свободы?![3076]

Недавно отсидевший при этих министрах в «Крестах» Троцкий тут же отвечает:

— Политический арест не есть дело мести; он продиктован соображениями целесообразности. Правительство должно быть отдано под суд, прежде всего, за несомненную связь с Корниловым[3077].

Едва Троцкий сошел с трибуны, на ней появился комиссар Царского Села, рядом с ним делегат 3-го батальона самокатчиков, посланного Ставкой в качестве авангарда сил подавления восстания.

— Царскосельский гарнизон охраняет подступы к Петрограду, — объяснял комиссар. — Узнав о приближении самокатчиков, мы приготовились к отпору. Но тревога оказалась напрасной, так как оказалось, что среди товарищей самокатчиков нет врагов Всероссийского съезда Советов.

Посланник 3-го самокатного батальона подтверждает:

— Мы решили, что не будем подчиняться Временному правительству. Я заявляю вам конкретно: нет, мы не дадим власть правительству, во главе которого стоят буржуи и помещики[3078].

«Слово «конкретно», введенное в народный оборот революцией, хорошо звучит в эту минуту». Это из книги Троцкого. «Если в радости по поводу ареста министров был оттенок сдержанности, то сейчас съездом овладевает беспримесный и безудержный восторг… Представителя самокатчиков встречают бурей, вихрем, циклоном»[3079]. А кто-то думает, что «конкретно» — из новорусского жаргона.

Суханов подметил: «Все эти известия очень укрепляют настроение. Масса чуть-чуть начинает входить во вкус переворота, а не только поддакивать вождям, теоретически им доверяя, но и практически входя в круг их идей и действий. Начинают чувствовать, что дело идет гладко и благополучно, что обещанные сперва ужасы как будто оказываются не столь страшным и что вожди могут оказаться правы и во всем остальном». Под громкие аплодисменты съезд шлет приветствие Военно-революционному комитету Северного фронта.

После овации заявление от меньшевиков-мартовцев, которое поручили озвучить Каплинскому. Фракция покидает съезд:

— Помните, что к Петрограду подъезжают войска. Нам грозит катастрофа.

Меньшевики-интернационалисты сожгли мосты для союза с большевиками, который был вполне возможен. Суханов был в отчаянии: «Уходя со съезда, оставляя большевиков с одними левыми эсеровскими ребятами и слабой группкой новожизненцев, мы своими руками отдали большевикам монополию над Советом, над массами, над революцией»[3080].

В шестом часу утра шатающийся от усталости Крыленко взобрался на трибуну с телеграммой в руке: наблюдение за командованием Северного фронта взял на себя ВРК 12-й армии, Черемисов подчинился комитету. Войтинский подал в отставку, посланные в столицу армейские части одна за другой заявляют о присоединении к питерскому гарнизону. Цунами воодушевления, делегаты плакали и смеялись, обнимая друг друга.

На трибуне Луначарский. «Я никогда его не видел таким взволнованным, даже тогда, когда он декламировал стихи в рабочей аудитории. Прерывающимся голосом он прочел воззвание»[3081], написанное Лениным:

— Полномочия соглашательского ЦИК окончились. Опираясь на волю громадного большинства рабочих, солдат и крестьян, опираясь на совершившееся в Петрограде победоносное восстание рабочих и гарнизона, съезд берет власть в свои руки. Временное правительство низложено. Большинство членов Временного правительства уже арестовано… Съезд постановляет: вся власть на местах переходит к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, которые и должны обеспечить подлинный революционный порядок[3082].

Съезд представляет лишь Советы рабочих и солдат, но в нем принимали участие и делегаты отдельных крестьянских советов. Они стали требовать, чтобы и о них было упомянуто в воззвании. Тут же им было дано право решающего голоса. Представитель Петроградского крестьянского Совета заявляет, что подписывается под воззванием «руками и ногами». Прерывает молчание член авксентьевского исполкома Березин: из 68 крестьянских Советов, откликнувшихся на телеграфный опрос, половина высказалась за власть Советов, другая — за переход власти к Учредительному собранию…

«Снова дефилируют на трибуне мелкие фракции и осколки… Представитель польской социалистической партии Лапинский хоть и остается на съезде, чтобы «отстаивать свою точку зрения до конца», но по существу присоединяется к декларации Мартова:

— Большевики не справятся с властью, которую они берут на себя.

Объединенная еврейская рабочая партия воздержится от голосования. Точно так же и объединенные интернационалисты»[3083]. За воззвание голосуют дружно — против 2, воздержалось — 12. Второй съезд объявил себя единственной властью в России.