Читать книгу "Капиталистическое отчуждение труда и кризис современной цивилизации - Станислав Бахитов"

Думается, осуществление данной мрачноватой утопии стало бы губительным для науки по ряду причин, даже помимо тех, что мы называли, говоря о формировании мышления. Во-первых, великая литература и великое искусство все-таки существуют. И без здорового эстетического восприятия невозможно строить красивые научные теории. А ведь первоначальное отличие теории Коперника от теории Птолемея, как отмечал еще А. Койре, было именно эстетическое, а не прагматическое!

Во-вторых, научный рейтинг, основанный на престиже, весьма сомнителен, хотя бы в силу того, что для оценки прорывной идеи нужно время, да и научная среда не менее коммунальна, чем любая другая бюрократизированная общность. Все тот же С. Г. Кара-Мурза пишет: «…введение в государственную практику в качестве критерия при финансировании исследований “престижа” или “уровня” научной лаборатории является чистой демагогией, поскольку этот критерий не является операционным, он не может быть надежно формализован, а его применение на деле превращается в конкурс политического влияния научных группировок или отдельных ученых, что в условиях общего кризиса разрушительно действует на социальную систему науки» [65, 371].

В-третьих, закрытие периферийных вузов может серьезно подорвать местные исследования, которые тоже необходимы, причем не только для науки, но и для общества, взять, например, проблему пожароопасности лесов, разведку имеющих региональное значение ресурсов или изучение сезонного режима рек с целью выявления вероятности наводнений и обмелений. Да и в гуманитарии, например в археологии или в социологии, без местных исследований обойтись трудно. Особенно это касается стран с исторически сложившейся, как в России, централизованной моделью развития науки. С. Г. Кара-Мурза с горечью отмечает: «Исчезло державное государство как главный субъект, заинтересованный в исследовании природной среды России просто ради получения достоверного знания, независимо от рыночных критериев. Рыночные же критерии мотивировать такие исследования не могут, поскольку добыча большинства видов сырья в России с точки зрения мирового рынка рентабельной не будет» [65, 370]. Здесь же можно, вслед за С. Г. Кара-Мурзой, отметить необходимость для страны самостоятельного исследования существующих социальных и этнических проблем [65, 372–378]. К чему ведут недостаток или определенная извне ангажированность подобных исследований, ныне наглядно демонстрирует Украина. Наконец, закрытие периферийных вузов ударит по престижу науки в целом, усилит общественный обскурантизм. Сами же общественные проблемы становятся все более серьезными, все больше требуют именно научного подхода.

Следует также отметить, что в мире современных компьютерных технологий идет жестокая борьба крупных корпораций за патенты и рентные доходы, государства борются за умы и сердца своих и чужих граждан, и свободы там все меньше и меньше. М. Хардт и А. Негри отмечают: «Ученые и те, кто использует интернет-технологии на практике, подчеркивают, что если на ранних стадиях кибернетической революции и развития Интернета креативность была возможна благодаря чрезвычайной открытости и легкому доступу к информации и технологиям, то теперь все это постепенно закрывается на разных уровнях: физических соединений, кодов и содержания. Приватизация электронного “общего стола” обернулась препятствием к дальнейшим инновациям» [129, 230]. Нередко значительные компьютерные мощности используются, с точки зрения социальной пользы, вхолостую, примером чего мог бы быть майнинг криптовалют.

Надо сказать, что многие ученые прекрасно осознают всю серьезность проблем, возникших в системе наука-общество, связывая их с развитием современного капитализма. Так, британский биолог Брай Гудвин пишет: «Большая (и растущая) часть населения по-прежнему живет в голоде и нищете; плодородные почвы истощаются; загрязнение воды, земли и воздуха неблагоприятно влияет на обитателей Земли. В результате глобального потепления атмосфера становится все более турбулентной, и многие виды животного и растительного мира вымирают с такой скоростью, какой не бывало со времен пермского – конца мелового периода. Способность государств защищать своих граждан уменьшается по мере активизации транснациональных организаций, осуществляющих беспорядочную торговлю товарами и услугами. Экстраординарное распространение информационных технологий привело к тому, что чье-то решение об инвестициях или перемещение капитала способно обрушить мировые рынки и даже смести правительство» [14, 48–49]. Таким образом, обычный человек, подобно своему первобытному предку, все чаще может ощутить себя песчинкой во власти неподконтрольных ему природных и социальных сил, и такое положение зачастую лишь усиливает его отчуждение в условиях рыночной экономики, потребительской ментальности и краха традиционных коллективистских структур. Особенно опасен этот прессинг в детско-юношеском возрасте.

Американский психолог Роберт Сапольски, изучающий ментальную среду Запада, замечает: «Большая депрессия очень распространена, пятнадцать процентов жителей развитых стран страдали ею хотя бы раз в жизни» [14, 96]. Причины этого, по его мнению, в системе образования и воспитания, ориентированной не столько на познание существующих закономерностей, сколько на конкуренцию за материальные блага: «В детстве человек узнает о возможностях контроля над внешними ситуациями и возможных источниках поддержки. А мы учим детей с самого раннего возраста, что мир полон боли и печали и что в подавляющем большинстве случаев ничего поделать с этим нельзя. Ни один ребенок не в состоянии эффективно ограничить в своем сознании эту удручающую информацию, как взрослый. В результате у ребенка развивается обостренная тяга к материальному благополучию как к защите от превратностей окружающей среды» [14, 100]. Отметим при этом, что правящую элиту умеренно депрессивный работник, четко ориентированный на собственное материальное благополучие, обычно вполне устраивает, когда большинство специальностей (в том числе «творческих») требует не энтузиазма и способностей, а исполнительности.

Отечественный философ В. Н. Порус отмечает кризисное состояние самой науки: «Наступает вынужденная стагнация: существенного прогресса теоретических знаний не наблюдается, наука главным образом сосредоточена на прикладных проблемах, что обеспечивает ощутимые успехи в технологии, а общество согласно выделять для этого более или менее достаточные ресурсы. Но ни о каком ее экспоненциальном росте (занимавшем футурологов и фантастов в недавнем прошлом) нет и речи» [139, 104]. Причины стагнации – в господстве идеологии потребления: «Если видеть в науке только инструмент для решения практических задач жизнеобеспечения человечества, так сказать, когнитивный фактор биологической эволюции, то рассуждения о ее “конце” имеют резон. В самом деле, идея бесконечной перспективы познания (а именно она пока еще определяет культурный смысл науки) выводит за пределы такого, с позволения сказать, прагматизма. И поэтому от нее можно отказаться, снабдив отказ щекотливым аргументом о чрезмерности притязаний науки, их принципиальной непосильности для человечества. Можно еще присовокупить популярный ныне призыв к охранению мировой тайны сохранения духовности, якобы разрушаемой рациональной наукой» [139, 104–105]. Таким образом, сама психология общества потребления формирует негативную установку по отношению к бескорыстной теоретической деятельности и способствует росту обскурантизма под маркой религиозного или философского иррационализма.