Читать книгу "Записки советской переводчицы. Три года в Берлинском торгпредстве. 1928-1930 - Тамара Солоневич"

Когда я явилась в Комитет, Слуцкий встретил меня словами:

— Ну и битву же мне пришлось вынести из-за вас с Горбачевым. Но я к самому Лозовскому пошел. Ничего. А теперь приступайте к работе!

Об этой работе я должна буду рассказать в отдельных очерках так же, как о работе в берлинском торгпредстве, где я пробыла с 1928 по 1931 год. Цель данной книги — дать возможно полнее картину моей работы с иностранными делегациями. Для этого мне придется перепрыгнуть через пять лет…

Через пять лет

Итак, мои стремления попасть заграницу хоть отчасти увенчались успехом. Мне с моим сыном Юрой удалось хоть на три года покинуть Советский Союз. Мужа моего большевики так и не выпустили, несмотря на все его хлопоты и заявления. Даже моя серьезная болезнь, опасность операции со смертельным исходом, о которой телеграфировал в Москву главный врач немецкой клиники, не помогли. Бежать же он не мог, так как брат, Борис, был в это время в ссылке. Только очень надежным своим холопам разрешают большевики выехать заграницу всей семьей. Обычно же обязательно кто-нибудь остается заложником.

Я была счастлива уже и тем, что Юра смог поступить в немецкую, а не советскую школу, что он смог овладеть немецким языком и приобщиться к высокой германской культуре. Хоть на три года я оторвала его от разлагающей советской системы воспитания.

Стать невозвращенкой я не могла, так как Иван Лукьянович оставался в Москве: его бы сослали в Сибирь, имущество конфисковали бы. И поэтому весной 1931 года я с бесконечно тяжелым чувством переехала обратно через советскую границу. Страшное ощущение охватывает советского гражданина, когда поезд отходит от последней польской станции Столбцы и медленно начинает проходить через пограничную зону к знаменитой, воздвигнутой большевиками арке, на которой стоит «Пролетарии всех стран соединяйтесь». Сердце сжимается, человек идет, как на заклание, добровольно возвращается в клетку, из которой чисто случайно ему на время удалось вырваться… Будучи в торгпредстве, я каждое лето проводила отпуск в Салтыковке, и каждый раз, переезжая границу, не знала, удастся ли мне снова выехать в Свободную Европу. А теперь я возвращалась в СССР, как мне казалось, навсегда. Казалось, что жизнь вообще кончена. Насколько я знаю, даже видные коммунисты возвращаются в Советский Союз с очень тяжелым чувством.

Снова у старого корыта

По приезде, я обязана была явиться в Наркомвнешторг и сдать туда свой заграничный паспорт, Оттуда, как правило, служащий либо направляется на работу по линии внешней торговли, либо на свою прежнюю службу. И вот меня откомандировали к тому же Слуцкому. Горбачева уже давно не было. Он провинился в каком то недосмотре, был обвинен в уклоне и отправлен на низовую работу в качестве директора одной из Юзовских шахт.

За три года моего отсутствия из Москвы положение на всех фронтах ухудшилось. Коллективизация была в полном разгаре, продуктов питания не было почти вовсе, приходилось изворачиваться, как кто мог и умел. Если раньше, в 1926 и 1927 годах, еще сохранились остатки НЭП-а (новой экономической политики) и за деньги все же было можно достать самое необходимое, то теперь, в 1931–32 году, советская власть ввела карточки и распределители, уничтожив, таким образом, последнюю видимость равенства. Работавшая со мной в Международном комитете Е. И. Урыссон-Фушман, жена заместителя наркома легкой промышленности Фушмана, имела пропуск в три самых привилегированных распределителя: ВЦИК, ЦИК-а и ГПУ, — и все же ее жизнь была не из легких. Как только Слуцкого не было в комнате, она начинала лихорадочно звонить по телефону, разыскивая свою «домработницу», как советы считают необходимым называть прислугу, то дома, то в одном, то в другом, то в третьем из этих кооперативов и дирижируя ее дальнейшими передвижениями, в зависимости от получаемых от нее сведений о том, «что сегодня дают». Вообще этот вопрос — «что сегодня дают» — является самым важным вопросом дня для советского гражданина. Ибо пропустить то, что сегодня дают, значило остаться на долгие недели без соответствующего продукта. Нередко происходили такие сценки. Урыссон узнает, что «сегодня дают» лук в кооперативе ГПУ, но домработница стоит в очереди за гречневой крупой в кооперативе ЦИК-а. Положение критическое. Приходит Слуцкий, и Урыссон просит:

— Товарищ Слуцкий, сегодня в кооперативе ГПУ дают лук, можно мне пойти? Я пробегаю не больше, чем полтора часа.

Слуцкий мрачно разрешает.

— Только и мне пару луковиц дадите.

— Ну, конечно, товарищ Слуцкий.

Хотелось бы мне знать, в каком еще государстве жена товарища министра (а Фушман занимал именно этот пост) должна, во-первых, служить, во-вторых, бегать и стоять в очереди за… луком! И это привилегированный слой населения. Что же говорить о массе! Во всем остальном, кроме продовольствия, Фушманы, впрочем, были обставлены несравненно лучше среднего советского обывателя. Так, например, когда Евгении Исааковне надо было разрешиться от бремени, она была устроена в Кремлевской больнице, что ее все-таки не спасло от того, что ребенок на девятый день умер от какой-то совершенно невиданной болезни — с него сошла вся кожа. Полтора года тому назад я прочла в газетах известие о трагической смерти Фушмана, он попал под паровоз, переходя через железнодорожный путь. Как то теперь живет Евгения Исааковна!

Нужно отдать ей справедливость — она всегда делилась со мной и с другими своими знакомыми предоставленными ей привилегиями. В ее трех кооперативах давали первые годы неограниченное или, вернее, почти неограниченное количество некоторых продуктов. И вот, придет она из одного кооператива, где, например, дают рыбу, или конфеты, (пусть на крахмале и без всякого вкуса!) и говорит:

— Тамара Владимировна, хотите карточку, там дают рыбу…

И вот, после службы бегу в кооператив, прохожу, под страхом того, что всегда могут открыть, что я не Фушман, внутрь, предъявляю пропуск, стою в очереди, но зато вечером семье есть что сварить хотя бы на ужин.

Вторая моя сослуживица Лидия Максимовна Израилевич, хорошенькая белокурая евреечка, русифицированная и наружностью, и петербургским акцентом настолько, что даже я, узнающая евреев по кончику носа или ушей, сперва стала в тупик: фамилия еврейская, а еврейского ничего нет, — тоже пользовалась карточками и пропусками Урыссон-Фушман.

В штабе по приему делегаций

Наступил октябрь 1931 года. Приближались ноябрьские торжества. Однажды утром я пришла по обыкновению на работу. Израилевич уже сидела за своим столом и что то писала.

— Знаете, Тамара, и меня, и вас вызывали в Комиссию Внешних Сношений, наверное, опять придется ехать с делегациями.

В мои планы такая поездка совсем не входила.

— Я категорически откажусь. По семейным обстоятельствам я должна остаться в Москве. Разве за эти пять лет еще не создан определенный штат переводчиков. Ведь многие окончили Институт Иностранных Языков, кажется, достаточно надежная смена нам, старым интеллигентам.