Читать книгу "Истоки морали. В поисках человеческого у приматов - Франс В.М. де Валь"

«Они хотели проявить жесткость по отношению к религии. Ну, мне не нравится Бог. Я считаю, что это миф. Я не думаю, что существуют реальные свидетельства его существования. Но, с другой стороны, многие люди верят в Бога. А я, хотя и верю критике религии, не испытываю к ним ненависти. Они не кажутся мне отвратительными людьми. Так что есть разница в том, как относиться к религии. Многие из моих коллег, которых я называю бывшими алтарными мальчиками, так ненавидят религию, что не могут не выражать своей ненависти».

Определение, данное Куртцем воинствующим атеистам, — бывшие алтарные мальчики, — намекает на уже упоминавшийся серийный догматизм, который переходит все границы нетерпимости. Однако любым движениям против чего бы то ни было уготована судьба птицы додо — разве что им удастся заменить то, что они так не любят, чем-то лучшим. В любом случае они должны предложить жизнеспособную альтернативу. Но ни одно светское движение не сможет обойти пресловутые вопросы Льва Толстого. В Голландии, где сегодня усиливаются светские настроения, даже пущено в оборот специальное словцо «итсизм» (ietsism, где — изм — стандартное окончание, a iets в переводе с голландского — «нечто»). Типичный итсист не верит в Бога как Личность и не принадлежит ни к одной из традиционных религий, но считает, что между небом и землей должно быть нечто еще, что не видно с первого взгляда. Обязано быть нечто.

Враг науки — не религия. Есть бесконечное количество форм и разновидностей религии, и есть масса верующих здравомыслящих людей, признающих лишь избранные догматы своей религии и не имеющих ничего против науки. Подлинный враг — это подмена мысли, рефлексии и любознательности догмой. Дебаты по поводу существования Бога в Пуэбла с обеих сторон велись лицемерно и бесчестно с интеллектуальной точки зрения. Откуда берутся убеждения более сильные, чем я переживал за всю жизнь? В чем их секрет? Убеждения никогда не выводятся непосредственно из фактов или логики. Они формируются посредством человеческой интерпретации. Один французский философ очень точно сказал: «Строго говоря, уверенной определенности не существует; существуют только уверенные люди».

Поэтому разрешите мне закончить эту главу цитатой из книги американского романиста Джона Стейнбека, которая иллюстрирует противоположную возможность: ищущий, всегда готовый удивляться, пытливый человеческий разум, открытый миру. Именно он во все века вел нас вперед, несмотря на интеллектуальную косность, столь свойственную человеку. Стейнбек говорит о науке и религии как о равноценных формах холистического знания. Вероятно, он согласился бы с Гудинаф в том, что мембрана, разделяющая, по Гулду, два магистерия, является «полупроницаемой». Подобно очень многим мембранам человеческого тела, она пропускает определенные субстанции в обоих направлениях. В конце концов, наука вполне способна влиять на нашу социальную и моральную позицию — в тех, к примеру, случаях, когда предостерегает от излишнего вмешательства в окружающую среду или изобретает таблетку, способную даровать женщинам сексуальную свободу. И наоборот, экзистенциальные вопросы питают собой науку, как, например, в дебатах о том, как должны сочетаться в лечении пациентов медицинские соображения и гуманность. «Должны ли мы сохранять жизнь каждому человеку так долго, как только возможно?» — на этот вопрос наука ответить не в состоянии. Во многих областях человеческой деятельности трудно различить, где кончается наше мировоззрение и начинается наука, и наоборот. Необходимо отойти от примитивного бинарного противопоставления двух сущностей и принимать во внимание весь массив знаний человечества в целом. Стейнбек попробовал сделать это в следующем абзаце из «Моря Кортеса», документальной повести о научной экспедиции вдоль Тихоокеанского побережья Америки:

«Странная вещь: большая часть чувства, которое мы именуем религиозным, большая часть мистических откровений — едва ли не самых ценимых, востребованных и желанных реакций нашего вида, — на самом деле представляют собой понимание и попытку объяснить другим, что человек в родстве со всем на свете, что он связан неразрывно со всей реальностью, и известной, и непознаваемой. Сказать просто, но глубокое понимание этой истины породило Иисуса, бл. Августина, св. Франциска, Роджера Бэкона, Чарльза Дарвина и Эйнштейна. Каждый из них в свое время и своим голосом заново открыл и подтвердил с изумлением знание о том, что все вещи суть одна вещь, а в одной вещи заключены все остальные — планктон, сияющее свечение моря, и вращающиеся планеты, и расширяющаяся вселенная, все связывает воедино эластичная нить времени. Очень полезно переводить взгляд с приливной заводи на звезды, а затем вновь на приливную заводь».

Глава 5

Притча о доброй обезьяне

Если кто-нибудь страдает в моем присутствии, я сам начинаю испытывать физические страдания, и мои ощущения часто вытесняются ощущениями других. Если кто-нибудь поблизости закашляется, у меня стесняется грудь и першит в горле.

Монтень

Слонов часто недооценивают. Я и сам, признаюсь, был таков, особенно в том, что касается целенаправленного использования орудий труда. Ну, полагал я, разве что слон может взять хоботом палку и почесать этой палкой себе спину. Я видел также, как они умеют бросать грязь. Происходило это всякий раз, когда галки в зоопарке, где я работал, дружно рассаживались на ограде слоновника и начинали по-весеннему распеваться. Эти птицы напоминают мне воронов из басни Лафонтена. Может быть, они думают, что умеют петь — в конце концов, врановые относятся к певчим птицам, — но музыкальность, следует признать, — дело вкуса. Слоны же неизменно начинали бросать в них грязью, пытаясь избавиться от нарушителей спокойствия.

Долгое время я считал эти действия максимумом того, на что способны слоны, ведь экспериментаторам не удавалось добиться от них чего-то большего. Ученые пробовали класть перед толстокожими животными длинные палки, помещая пищу вне пределов их досягаемости и пытаясь определить, смогут ли они воспользоваться палкой, чтобы достать еду. С приматами этот метод прекрасно работал, но слоны не хотели браться за палки. Пришлось сделать вывод, что они просто не понимают задачи. И никому не пришло в голову, что, может быть, все наоборот: это мы, экспериментаторы, не понимали слонов.

В отличие от руки примата хватательный орган слона в то же время является органом обоняния. Слоны пользуются хоботом не только для того, чтобы достать пищу, но и для ее обнюхивания и ощупывания — на слоновьем хоботе, особенно на его чувствительном кончике, полно нервных окончаний. Эти животные обладают несравненным обонянием и всегда точно знают что почем. Зрение имеет вторичное значение. Но стоит слону поднять палку, и его носовые проходы блокируются. Даже если ему удастся дотянуться палкой до пищи, орудие станет препятствием для ощупывания и восприятия запаха. Это все равно что попросить человека достать что-то с завязанными глазами. Исключая разве что игру в жмурки, мы не любим этим заниматься, и не без причины.

Во время недавнего визита в Национальный зоопарк Вашингтона Престон Фердер и Дайана Рейсс показали мне, на что способен молодой слон Кандула, если правильно поставить задачу. Ученые подвесили над ним несколько веток с фруктами, как раз так, чтобы он не смог их достать. Слону дали несколько предметов, которыми он имел возможность воспользоваться, включая палки, квадратный ящик и несколько толстых деревянных разделочных досок. Палки Кандула проигнорировал, но через некоторое время начал ногами подталкивать ящик и целенаправленно двигать его в одну сторону. Ему пришлось пнуть ящик много раз, пока он не оказался непосредственно под нужной веткой. Тогда молодой слон поднялся передними ногами на ящик и дотянулся до подвешенной еды хоботом.