Читать книгу "Теплица - Брайан У. Олдисс"

Чтобы подкрепить свои аргументы, сморчок вновь вызвал к жизни дремлющие воспоминания о времени, когда Солнце вошло в последнюю фазу своей жизни и человечество почувствовало то фатальное недомогание.

Физически люди были сильнее сморчков. Хоть сами они и пережили усиление солнечной радиации, их мозги-симбиоты не справились и тихонько умерли, сваренные заживо в приспособленных для них тесных костяных убежищах. А люди остались… заботиться о себе, используя лишь тот мозг, которым их наделила природа, который ничем был не лучше мозга высших животных форм… Нечего и удивляться, что прекрасные города были оставлены и человек вновь залез на деревья!

— Это ничего для нас не значит… совсем ничего, — промычал Грен. — Зачем тебе преследовать нас теперь этим древним несчастьем, разразившимся бессчетные миллионы лет тому назад?

Сморчок издал в его голове тихий звук, похожий на сдавленный смех.

Затем, что вся эта драма, возможно, еще не кончена! Я принадлежу к более сильной породе, чем мои предки; я способен переносить сильную радиацию. Как и вы сами. Лишь теперь настал тот исторический момент, когда мы могли бы начать новый симбиоз, столь же великий и взаимовыгодный, как и тот, что вышколил тех долгопятов, — пока они не умчались к далеким звездам! Вновь начинают бить колокола разума. У часов вновь появились стрелки…

— Грен, он же сумасшедший, я его не понимаю! — рыдала Поили, напуганная шумом, который раздавался у нее в голове.

Услышьте бой часов! — пел сморчок. — Они бьют для нас, дети!

— О, о! Я их слышу! — стонал Грен, без конца ворочаясь на своем ложе.

И тогда в их уши влился звук, затопивший все прочее, звенящий гул, похожий на дьявольскую музыку.

— Грен, мы оба сойдем с ума! — кричала Пойли. — Этот ужасный звук!..

Это бой, бой часов! — гнусаво вторил ей сморчок.

И тут Грен и Пойли проснулись в поту; сморчок огнем жег их головы и шеи… а гул продолжал нарастать, становясь все ужаснее!

Сквозь беспорядочный бег мыслей они могли осознать лишь то, что остались одни в пещере под застывшими потоками лавы. Пастушье племя оставило их.

Пугающий шум шел снаружи. Сложно было сказать, отчего Грен и Пойли испытывали такой страх. Основной звук вырастал почти что в мелодию, хоть и без какого-либо гармонического разрешения. Пение звучало скорее не в ушах, а в самой крови, и кровь отвечала тем, что попеременно замирала в жилах и вновь начинала бежать, послушная его призыву.

— Мы должны идти! — сказала Пойли, неуверенно поднимаясь на ноги. — Песня призывает нас.

Что же я натворил? — стонал сморчок.

— Что случилось? — недоумевал Грен. — Почему мы должны куда-то идти?

В страхе они вцепились друг в дружку, но настойчивый зов, разливавшийся по венам, не позволял оставаться в пещере. Ноги двигались сами, не слушаясь хозяев. Чем бы ни была эта дикая мелодия, они вынуждены были спешить к ее источнику. Даже у сморчка не явилось и мысли воспротивиться.

Не чувствуя собственных тел, они взобрались на каменную осыпь, служившую ступенями, и выбежали наружу, чтобы оказаться в самом центре кошмарного сна.

Теперь ужасный мотив гремел повсюду, он пронизывал все, подобно сильному ветру, хотя ни один листок не шелохнулся. В лихорадочной спешке он тянул и дергал за мускулы. И Грен с Пойли были не единственными, кто отвечал этому воплю сирен. И летающие, и бегающие создания, и прыгающие, и те, что ползают в грязи, — все они спешили пересечь поляну лишь в одном направлении: к Черной Глотке.

Глотка! — возопил сморчок. — Это поет Черная Глотка, призывая нас, и мы должны идти к ней!

Он впился не только в их уши, но и в глаза. Сама сетчатка глаз частично потеряла чувствительность, так что мир вокруг Грена и Пойли оказался окрашенным в черно-белые тона. Белым казалось небо, мелькавшее над головой, серой стала пятнавшая его листва, черные с серым камни прыгали под бегущими. С простертыми вперед руками Грен и Пойли помчались к Глотке, присоединившись к прочим спешащим на зов существам.

И лишь теперь, сквозь вихрь ужаса и безотчетного стремления вперед, они увидели пастушье племя.

Словно множество теней, пастухи стояли, тесно прижавшись к последним стволам смоковницы. Они привязали себя к ним с помощью веревок. И в самом центре, также привязанный, стоял Икколл Певец. Теперь он пел! Он пел, находясь в особенно неудобной позе, будто изжеванный, будто его шея была сломана, и голова, болтаясь на ней, свисала вниз, а вытаращенные глаза застыли, уткнувшись в землю.

Он пел, напрягая весь данный ему от природы голос, до последней капли выжимая кровь из собственных жил. Доблестная, храбрая песня вырывалась из его рта, споря с мощью Черной Глотки. Она имела собственную мощь — силу противостоять злу, которое в ином случае увлекло бы все пастушье племя к источнику той, другой мелодии.

Пастухи с угрюмой сосредоточенностью вслушивались в звуки песни Икколла. И все же они не бездействовали. Прикованные к стволам дерева, они бросали перед собой плетеные сети, ловя текших мимо существ, спешащих на неодолимый зов.

Пойли и Грен не могли уловить слов песни Икколла. Они не были научены понимать их. Значение слов было захлестнуто, затоплено эманациями могучей Глотки.

С неистовой яростью они боролись с этими эманациями — отчаянно, но безрезультатно. Спотыкаясь, они шли вперед, вопреки собственным желаниям. Задевал щеки, мимо порхали летающие создания. Весь черно-белый мир бежал, полз и летел в одном лишь направлении! И только пастушье племя оставалось невосприимчивым к призыву Глотки, пока внимало песне Икколла.

Когда Грен, споткнувшись, упал, галопирующие растительные существа, спеша, перепрыгивали через него.

И затем широкой, пришедшей из глубин джунглей волной мимо полились попрыгунчики. С прежней отчаянной решимостью внимая песне Икколла, пастухи метали перед бегущими свои ловушки, хватая и убивая их в самой гуще неразберихи.

Пойли с Греном проходили мимо последних из пастухов. Они двигались все быстрей по мере того, как ужасная мелодия набирала силу. Перед ними раскинулось пустое пространство, и, обрамленная узором ближних веток, там стояла далекая Черная Глотка! Сдавленный крик — чего? преклонения? ужаса? — вырвался у них при виде этого зрелища.

Ужас теперь имел формы, и ноги, и чувства, оживленный и направляемый песней Черной Глотки.

К ней — как увидели они своими вдруг высохшими глазами — устремился полноводный поток жизни, отвечая на ненавистный зов, стараясь как можно быстрее миновать лавовое поле, взобраться на склоны вулкана и наконец — в экстазе триумфа — перевалить через край его кратера, прямо в разверстое жерло!

Еще одна кошмарная деталь бросилась им в глаза. Над кратером Глотки появились три гигантских, длинных хитиновых пальца, которые раскачивались теперь, приманивая и очаровывая бегущих в такт роковому мотиву.