Читать книгу "Предел несовершенства - Людмила Феррис"

— Разве ты не чувствуешь энергетику металла? — требовательно спрашивал он.

— Да, конечно. — Она соглашалась, но ничего не ощущала. Ничего. И понимала, что он находится в плену иллюзий.

Совсем недавно Лера наблюдала, как Интернет раскололся на два лагеря, обсуждая цвет платья одной иностранной певицы. Тысячи пользователей сошлись в непримиримой схватке: половина считала, что платье на певице бело-золотое, а половина — что сине-черное. Хитрость состояла в освещении — из темной или светлой комнаты созерцался предмет. Растиражированный Интернетом прием со светом позволил платью попасть в топ мировых трендов. У ее любимого были иллюзии только одного, золотого цвета, иллюзии, которые он перенес в реальную жизнь и которые стали его сущностью, его вторым «я».

Еще из школьной физики каждый помнит, что ложка, частично погруженная в стакан воды, воспринимается как надломленная. Если человек долго смотрит на движущийся поезд, у него появляется ощущение, что состав стоит на месте, а он как бы мчится в противоположную сторону. Человек не в силах распознать иллюзию, потому что это обман особого рода. Это обман, при котором человек хочет быть обманутым, видеть мир таким, который ему нравится. Хватит ли сил не упасть духом, когда пелена с глаз спадет, иллюзии рассеются и реальность предстанет в другом облике?

Целый день после страшного сна она думала о том, что отчим ушел из жизни не по своей воле, и почему-то уверилась, что смерть — это не конец пути. Это только рубеж, который проходит каждый, но что дальше, из живых не знает никто. Она не могла отделаться от ощущения, что причастна к смерти отчима, повинна в ней. Ее школьная подружка Анька Горшкова, когда сказала о том, как его убили, даже передернулась:

— Он мучился, Лера, он мучился! Это страшная смерть. Убийство.

Сейчас она физически ощущала его боль, ей хотелось плакать, плакать, кричать так, чтобы сводило скулы. Она собралась и вышла на улицу. Теплый ветер шевелил ее волосы, сушил слезы, и она брела по улице среди многоликой толпы, не глядя в лица прохожих. Лера очнулась, когда увидела, что стоит у церкви. Внутри шла служба, народу было немного, от силы пять бабулек. Девушка замерла, пытаясь понять, что происходит и где же батюшка. Служба закончилась, и она ринулась к человеку с бородой.

— Можно с вами поговорить?

— Со мной? Можно, но, наверное, лучше с батюшкой.

— А где он?

Мужчина указал на безбородого юнца с серьезным лицом.

— Это батюшка?

— Да, это отец Михаил.

— Скажите, я могу исповедоваться? Где у вас будка с перегородкой?

Валерия представляла себе исповедь именно так, как показывали в иностранных фильмах.

— Вы хотите исповедоваться?

— Да, мне очень плохо. Я не знаю, что делать!

— К исповеди надо готовиться, а вы пока даже не отличаете батюшку от других служителей церкви. Исповедь — это момент встречи человека с богом, а священник является лишь свидетелем. Вы сейчас как младенец, который не может говорить, а не то что принимать решения. Все, что происходит с нами в свое время, дает Господь, а если не дает, значит, либо не время, либо что-то лучшее для нас готовит! Вы крещеная? Вы первый раз в церкви?

— В пять лет мать крестила. А в церковь редко захожу, свечки иногда ставлю.

— Значит, ваш путь к Богу только начинается, у каждого он свой. Хорошо, что ты не побоялась сделать шаг навстречу Богу. Душа твоя не загрубела — это главное. Надо приходить в храм не наспех, чтобы поставить свечку, а чтобы обратиться к Богу со своими мыслями и чувствами.

— Мама говорила, что главное — если Бог в душе, — завороженно сказала Лера.

— Бог в душе — это хорошо. Церковь укрепляет человека благодатью Божией, помогает увидеть корни проблемы, соединяет с Богом. Ты можешь рассказать, что тебя тревожит.

Валерия зажмурилась и снова вспомнила сон и свои страхи, но потом набрала в грудь воздуха, словно собиралась совершить прыжок в воду. Она говорила и плакала, плакала и говорила. Для нее не было неважных и ненужных деталей, и она видела, что отец Михаил не просто кивает головой, а слушает и слышит ее. Она продолжала говорить и вдруг поняла, что хотел сказать отец Михаил: Бог не дает испытания сверх сил, что бы ни случилось, нужно не опускать рук и бороться до конца.

— Я устала от вранья, от обмана, от придуманных иллюзий, от трех своих паспортов! Иногда я не понимаю, какая я — настоящая. Я могу какое-то время пожить в церкви? — вдруг задала она вопрос, неожиданный для самой себя.

Он, этот вопрос, родился где-то глубоко внутри, и, как оказалось, был очень важным и нужным. Она не может жить, как жила до сих пор, она не может больше быть игрушкой в его руках, куклой с оловянными пуговицами вместо глаз. Она все время грешит, а сейчас хочет каяться. Неужели ей не помогут?!

— Я могу пожить немного в церкви? — снова настойчиво спросила Лера и услышала в ответ:

— Да. Конечно, да. А там поймете, какое решение вам нужно принять.

Глава 27

Настя лежала в кровати с перевязанной головой. Рядом сидел мастер Костя Жданов и держал ее за руку.

— Что случилось? — Юля запыхалась, бегом поднимаясь на верхний этаж. — Настя, что случилось? Кто это тебя?

— Юля, не шуми! Если бы я знала!

— Хорошо. — Юлька перевела дух. — Вот давай сначала. Зачем ты пошла в архив?

— Да все ты со своей аварией!

Юлька сделала «страшные глаза» и показала взглядом на Костю. Еще день назад он следил за Марией Петровной Крупинкиной и был под подозрением, поэтому Юля решительно сказала:

— Костя, ты не хочешь погулять? Мне с Настей поговорить надо.

— Это ты погуляй, журналистка! Я ее теперь не оставлю! Буду тут дежурить днем и ночью. Тот, кто пытался ее убить, обязательно придет еще раз. Настя, что ты молчишь?

— Костя, ты не кипятись. Юлька все поймет, но ты сначала ей про Марию Петровну расскажи, а потом уже про все остальное.

— Да нечего особо здесь рассказывать. Василий Егорович просил меня присмотреть за ней. Он мой дядька.

— Кто дядька? Какой дядька? — пока ничего не понимая, спросила Юля.

— Начальник двадцатого цеха Василий Егорович Половцев — мой родной дядька, старший мамин брат. Он и на работу меня взял с непрофильным физкультурным образованием и все время переживает, что и как. Только никто не знает, что я его племянник, лишних разговоров в цехе и так хватает.

— А следил ты за вдовой зачем?

— Да я же тебе говорю, Василий Егорович места себе не находит, что Федора убили. Пики эти проклятые на участке некстати валялись, чей-то левак. Дядька, понимаешь, виноватым себя чувствует. Федор Павлович по молодости в какую-то сомнительную историю влип, вместе со своим сменщиком журналы эротические разглядывал. Сейчас над этим только посмеяться можно, такого добра обнаженного везде навалом. А тогда кто-то на мужиков донес, офицерик из органов прискакал, «намылил холку» Василию Егоровичу, и дядька струсил. По тем временам такое происшествие могло для него плохо кончиться — снятием с должности, а его недавно назначили, как молодого и подающего надежды, поэтому он и Крупинкина защищать не стал. Казалось бы, история совсем плевая, но дядька ее сильно переживал, а когда Федора убили, он места себе не находил. Сон ему еще приснился…