Читать книгу "Брачный сезон. Не позвать ли нам Дживса? (сборник) - Пэлем Грэнвил Вудхауз"

Так что мне было от чего трепетать. Летели мгновения, а этот молодой бодрячок почтальон стоял как вкопанный и знай себе точил лясы, словно он не при исполнении обязанностей, а сам себе хозяин и просто от нечего делать вышел прогуляться с утра пораньше. Я от души возмутился, что государственный служащий, на чье жалованье идут и мои денежки, так безответственно разбазаривает рабочее время, я даже склонялся к тому, чтобы написать об этом письмо в «Таймс».

Но вот он наконец все-таки опомнился, передал с рук на руки пук корреспонденции и, отпустив прощальную реплику, прошел дальше своим путем, а горничная нырнула в дом и вскоре появилась в столовой. Там она прочитала две-три открытки, явно сочла их не стоящими внимания, поскольку на лице у нее выразилась скука, после чего сделала то, что ей полагалось сделать с самого начала, а именно разложила открытки и письма у соответствующих приборов.

Я насторожился, почувствовав, что дела пришли в движение. Сейчас, полагал я, горничная уйдет туда, куда призывает ее долг, и освободит территорию. Подобно боевому скакуну, который, заслышав военную трубу, говорит себе: «Ага!» – я снова напряг мускулатуру. Не обращая внимания на кота, который совсем запанибрата вился у меня между колен, вероятно, видя во мне подарок свыше для всего уимблдонского животного мира, я изготовился к прыжку.

Представьте же себе мое отчаяние и сокрушение духа, когда эта недисциплинированная горничная, нет чтобы скрыться за внутренней дверью, наоборот, вышла на террасу, закурила зловонную сигарету и встала у стены, попыхивая, задумчиво глядя в небеса и грезя о почтальонах.

Не знаю, что еще способно так болезненно действовать на нервы, как внезапная преграда у самой цели. Без преувеличения скажу, что прямо корчился от бессильной ярости. Обычно с горничными у меня отношения складываются самые дружественные и сердечные. Встречаясь с горничной, я радостно улыбаюсь и говорю: «Доброе утро», а она радостно улыбается мне и отвечает: «Доброе утро», и все, меж нами мир и благодать. Но этой горничной я бы с удовольствием съездил кирпичом по макушке.

Я сидел, скрючившись, и про себя чертыхался. Она стояла и с упоением курила. Сколько времени я так чертыхался, а она курила, трудно сказать, и я уже думал, что это унизительное положение продлится вечно, как вдруг она вздрогнула, торопливо оглянулась через плечо и, отшвырнув сигарету, рванула в сад и скрылась за углом дома. Ситуация, отчасти напоминавшая историю с нимфой, застигнутой во время купания.

Вскоре вслед за тем я смог увидеть воочию, что ее спугнуло. Поначалу-то я подумал, что в ней внезапно заговорила совесть, но оказалось, дело не в этом: кто-то вышел на крыльцо. Сердце мое выполнило двойной кульбит, так как я увидел, что появилась Мадлен Бассет.

Я уже готов был проговорить: «Это конец», – ведь еще мгновение, и она войдет в столовую, где ознакомится с последними известиями из «Деверил-Холла», но тут моя joie de vivre[27], достигшая было нижнего предела, снова взмыла кверху – я увидел, что помянутая Бассет повернула от крыльца не направо, а налево. Только теперь я заметил то, что в первый ужасный миг не успел осознать: в руке она держала корзинку и садовые ножницы. Напрашивалось предположение, что она отправилась срезать перед завтраком букет цветов. Так оно и было. Бассет скрылась из виду, и я снова остался наедине с котом.

В делах людей, как справедливо заметил однажды Дживс, бывают спады и подъемы благоприятные, сулящие удачу[28], и было очевидно, что сейчас именно такой благоприятный подъем. Настал, несомненно, что называется, критический момент. Любой знающий советчик, окажись он поблизости, наверняка призвал бы меня не зевать и немедленно им воспользоваться.

Но я ослаб от переживаний. Вид Мадлен Бассет так близко, что можно было бы запросто забросить камешек ей в пасть – хотя я, конечно, не из таких, – оказал размягчающее действие на мои сухожилия. Я был обессилен, не в состоянии даже пнуть кота, который, очевидно, счел остолбеневшего Бертрама деревом и стал точить об мою ногу когти.

И это оказалось к лучшему, – то есть что я остолбенел, а не что он меня когтил, понятно, – ибо в тот самый миг, когда я, останься во мне хоть одна лошадиная сила, должен был бы ворваться через открытую стеклянную дверь в столовую, оттуда на террасу выступила девица с белым мохнатым песиком на руках. Хорош бы я был, если б вздумал захватить людские дела на подъеме, сулящем удачу, потому что никакой удачи бы от этого не вышло, а вышла бы только неприятность.

Девица была плотного, атлетического сложения, такие барышни преспокойно играют в теннис подряд по пять сетов, но лицо ее было сумрачно и вид понурый, из чего я заключил, что это и есть школьная подруга, у которой вышла осечка по сердечной части. Печальный факт, конечно, можно пожалеть ее, бедняжку, за то, что у нее с героем ее грез нелады; но я в ту минуту думал не столько об ее печалях, сколько о том, что в общем-то я пропал. Из-за промедления, вызванного политикой оттяжек, к которой прибег веселый почтальон, вся моя операция провалилась. Когда дорогу тебе загораживают плотные, атлетические девицы, тут уж ничего не поделаешь.

Оставалась только одна маленькая надежда. Судя по всему, эта девица намеревалась устроить для песика утреннюю пробежку, и если она со своим четвероногим другом забежит подальше, я еще мог бы юркнуть в столовую и осуществить свой изначальный план. Я прикидывал на глазок шансы, а девица тем временем поставила песика на землю, и я с неописуемым душевным смятением увидел, что он направился в мою сторону и что через минуту непременно заметит меня в гуще куста и примется лаять во всю глотку, ибо ни одна собака, белая или не белая, лохматая или гладкая, не пройдет, равнодушно вздернув бровь, мимо пришлого человека под кустом.

И дело, я чувствовал, кончится для меня не только разоблачением, стыдом и позором, но еще, пожалуй, и укушенной лодыжкой.

Напряжение разрядил кот. То ли потому, что он еще не завтракал, или общество Бертрама Вустера со временем ему приелось, но он выбрал именно эту минуту для того, чтобы меня оставить, повернулся как ни в чем не бывало и, задрав хвост, вышел из куста, а белый лохматый песик при виде его затянул тети-Шарлоттину охотничью песню в переводе на собачий язык и, вопя «Алло, алло, алло!», ринулся на охоту. Кавалькада устремилась прочь по кустам и папоротникам, и последней бежала школьная подруга Мадлен Бассет.

Позиция на старте была такая:

1. Кот.

2. Пес.

3. Подруга Мадлен Бассет.

Лидеры двигались тесной группой. Номер три отставал от номера два на несколько корпусов.

Я не стал ждать и медлить. Прохожий, окажись таковой поблизости, заметил бы только, как что-то метнулось на террасу и в дверь столовой. Через десять секунд я уже стоял у стола с завтраком, и письмо Гасси было у меня в руке.

Сунуть его в карман брюк было для меня делом одного мгновения; еще одно мгновение ушло на то, чтобы вновь очутиться у распахнутой двери на террасу. И я уже готов был так же мгновенно выскочить наружу, когда заметил ту крепкую атлетическую девицу, возвращающуюся с белым песиком на руках, и понял, что произошло. У этих белых лохматых собачек совершенно никакой выносливости. Быстро рвануть с места на короткое расстояние – это они могут, но бег по пересеченной местности им совсем не по зубам. Данный песик утратил охотничий азарт на пятидесятом ярде, остановился, отдышался и был без сопротивления подобран хозяйкой.