Читать книгу "Севиль - Галина Миленина"

Его отец благословил сына на брак и с нетерпением ждал новобрачных дома. Благодаря отцу Жорж любил и хорошо знал творчество Толстого и Достоевского, Пушкина и Лермонтова. Отец Жоржа родился в Ленинграде в 1924 году. Ему не суждено было стать учителем русского языка и литературы, как он мечтал. Началась война с фашистской Германией, и в восемнадцать он ушёл добровольцем на фронт. Не успев стать героем, попал в плен. Три страшных года Георгий провёл в концентрационном лагере. Он чудом выжил благодаря своей невероятной выносливости и здоровью. Три года он провёл в штольне, где изготовлялось оружие для убийства его соотечественников. Если бы здоровье его подвело, Георгий отправился бы в газовую печь вслед за другими. В апреле 1945 лагерь был освобождён американцами. Среди тысяч счастливчиков, доживших до этого светлого дня, был и Георгий. Возвращаться домой он не решился, боялся, что из одного лагеря попадёт в другой, но уже на родине. Так Георгий в числе других оказался в Америке и стал Жоржем. Долгие годы он жил в одиночестве, полностью погружая себя и свою тоску в работу. В свободное время много читал. В основном русскую поэзию. Порой он горько сожалел, что смалодушничал и не вернулся на родину. Если бы его даже сослали в лагеря, то не навечно, и когда-нибудь он смог бы воссоединиться со своими родными и близкими. И жил бы в согласии и гармонии со своей душой и умом. В Америке он долго не смог стать настоящим американцем — у них был другой покрой души, другой менталитет. Иногда до него доходили вести с родины, он узнавал о трагических судьбах соотечественников, сосланных в лагеря и не вернувшихся оттуда. И тогда совесть Жоржа замолкала на какое-то время. Однажды к нему зашёл старый знакомый по лагерю. Они не дружили, и у них было мало общего, но лагерное прошлое соединило их однажды и навсегда. Это были особые отношения — у них была одинаковая боль. В чужой стране они оба чувствовали себя гостями. Мужчины могли вместе выпить пива за просмотром футбола, иногда могли просто сидеть и молчать вдвоём — им было о чём помолчать. В то памятное воскресенье Жорж открыл дверь своего дома с томиком Александра Грина в руках, когда к нему неожиданно постучал приятель. Бросив беглый взгляд на книгу, мужчина приподнял в удивлении брови:

— Я и не знал, что ты романтик!

Жорж смутился и, как мальчишка, убрал за спину руку с книгой. Даже слегка покраснел мужчина, которому было тогда под сорок.

— А ты знаешь, что Ассоль получила десять лет сталинских лагерей? — Спросил его приятель.

Жорж не понял:

— Как это? Что ты имеешь в виду?

— Не что, а кого! Нину Грин, жену Александра Грина, это ведь ей он посвящал свои произведения. Повезло, что рано умер, не попал к фашистам в лапы, как его вдова. Сначала к немецким фашистам в оккупацию, потом в советские лагеря, её судили, как врага народа…

Жорж не мог поверить. Но, когда убедился, что приятель его не обманывал, навсегда запретил себе мучиться раскаянием. Тема родины была для него закрыта, казалось, навсегда.

Ещё в первые годы эмиграции Жорж освоил специальность строителя и всегда был профессионально востребован. Зарабатывал хорошо. Но был очень застенчив и одинок. Ему казалось, что поезд его безвозвратно ушёл. Почти полвека он прожил в одиночестве и уже привык к нему. Вот только иногда во сне видел маленького белобрысого мальчишку на залитой солнцем поляне, на опушке леса. Этот мальчонка тянул свои ручки к нему. Георгий просыпался на рассвете и лежал неподвижно с закрытыми глазами, стараясь подольше остаться в иллюзии сна. Мальчик был до боли знакомым и родным. И Георгий так и не мог понять, кто этот малыш: он сам или его не родившийся сын. Проснувшись, ещё несколько дней продолжал находиться под впечатлением сна, пока реальные события не вытесняли его картинки на периферию сознания.

Однажды воскресным ясным утром, гуляя со своим любимцем курцхааром в парке, он встретил миловидную молодую женщину. Его пёс, переняв характер хозяина, обычно игнорировал посторонних, с достоинством шествуя мимо, но не в этот раз. На приветственный возглас женщины он с силой потянул поводком за собой Жоржа, желая поближе познакомиться. И когда смущённый и обескураженный Жорж вынужден был разрешить ему приблизиться, пёс позволил даме себя погладить и благодарно облизал её руку. С этой встречи для Жоржа начался другой отсчёт времени, новая жизнь. А курцхаары с тех пор стали неизменными членами этой дружной семьи. Катрин была значительно младше Жоржа. Скоро они поженились. В пятьдесят один он стал отцом. Сценарий его сна материализовался в жизни. Поздний брак и сын сделали его сентиментальным. Он всею душой любил сына и каждую свободную минуту проводил с ним. Мальчик рос, окружённый теплом и, возможно, даже чрезмерным родительским вниманием. Он не был избалован, но сильно отличался от своих сверстников и поведением, и воспитанием, и темпераментом. Так же, как и его отцу, ему было тяжело найти тему для общения с другими. Он вырос интровертом, погружённым в свой внутренний мир. Отец обучил его русскому языку и привил любовь к чтению. А повышенный интерес и внимание ко всему русскому Жорж получил, видимо с генами. Жорж-старший никогда не пытался наладить связь со своими родными, оставшимися на родине, боясь, что навлечёт на них беду. Ему было достаточно знать, что его младшая сестра была эвакуирована из блокадного Ленинграда и выжила в далёкой Сибири. Уже после перестройки он мог и сам выехать и пригласить сестру к себе, но было поздно, она умерла. Теперь он радовался за своего сына: хорошо, что мальчик не женился рано и вытянул свой счастливый билет. Да, его сын обязательно будет счастлив с этой русской Татьяной, так же, как и он, русский, счастлив уже четвёртый десяток лет с американкой Катрин.

Эльвира приехала в чужую квартиру, которую сняла на три дня для встречи с Жоржем в Симферополе. Это было рискованно. Хозяйка квартиры, пожилая, виды видавшая женщина с лицом бандерши, ни за что не хотела сдавать своё гнёздышко Эльвире, не подержав в руках её паспорт. Но такая мелочь не могла остановить аферистку, она приготовила ксерокопию чужого документа со своей фотографией. Растерянно, едва сдерживая слёзы, поведала, что отдала свой паспорт на визу для выезда за рубеж, и вот как раз завтра приезжает жених-иностранец. Ну не с мамой же им оставаться на ночь в однокомнатной квартире! Расстроенная до слёз, Эльвира вызывала сочувствие, а удвоенная залоговая сумма стала решающим аргументом, который был убедительнее всего. Женщина сдалась — такие свидания для неё были не редкость, посуточно обычно снимали любовники или такие вот пары, как эта Татьяна с иностранным женихом.

Эльвира просияла. Ей необходимо получать адреналин, чтобы всё вокруг ожило, завертелось, поменялись, наконец, осточертевшие декорации. Сегодня её страсть к перевоплощению нашла своё применение, вряд ли кто-то из старых знакомых узнал бы её сейчас. Незаменимые и испытанные аксессуары, светло-русый парик и большие солнцезащитные очки, отсутствие косметики, скромный костюм коричневого цвета, туфли на низкой устойчивой платформе и дешёвая сумка через плечо сделали Эльвиру невзрачной и не запоминающейся. До прибытия самолёта было ещё время, и она решила погулять по городу. Девушка прошлась по центру, вглядываясь в своё отражение в витринах магазинов, вошла в один из них и в парфюмерном отделе выбрала себе недорогие духи. Они совершенно не соответствовали её вкусу. Приторный, сладко — карамельный запах абсолютно не подходил и не нравился Эльвире, но по её представлению подошёл Татьяне, в чей образ она старательно вживалась последнее время. Она оплатила покупку, вынула из упаковки флакон и побрызгала себе на запястья и шею. Эльвира вышла из магазина и пошла вдоль дороги, когда к остановке подъехал новенький, сверкающий чистотой, как будто только что сошедший с конвейера, троллейбус. Она бросила взгляд на табличку с номером маршрута и, не раздумывая, вошла в него. Проехав две остановки, вышла и уверенно зашагала в сторону своего родного дома. Почему она пошла туда, Эльвира и сама не знала. Она шла по известной с детства дороге, где знаком был каждый камешек и каждая выбоина на тротуаре. Ещё издали увидела дом. Но это был уже не тот дом, в котором она выросла. Полная реконструкция здания сделала его неузнаваемым. Ограждение было снесено, крыльцо облицовано гранитом, окна расширены, вместо уютных деревянных рам — холодный, равнодушный пластик, отливающий голубизной. Над первым уровнем был возведён ещё один — в виде мансарды, на которой красовалось название салона-магазина сантехники и керамики. Эльвира поднялась на крыльцо и потянула за ручку тяжёлую стеклянную дверь. Над головой звякнул колокольчик, привлекающий внимание продавцов к потенциальному покупателю. Она перешагнула порог и огляделась. Внутренние перегородки были разрушены. Вся площадь дома была одним пространством, который поделили на множество ячеек, имитирующих ванные комнаты. Эльвира медленно прошлась по периметру зала, разглядывая варианты, оценила их. Среди представленных экспонатов было много достойных. Ей понравилась большая красная ванна на мощных золочёных ножках в стиле ампир. Ванна была нафарширована всем, что только можно было туда вместить — и гидромассаж, и приспособления для ароматерапии, и встроенная подсветка с различным по цвету лучами, плавно сменяющими друг друга, и радио, и телевизор. Эльвира погладила тёплый от солнца бок ванны и закрыла глаза. Неожиданно ей стало жаль себя до слёз. Почему она стоит в доме, который по праву должен принадлежать ей, как нищенка, никого не интересующая, и даже прыщавые продавцы, работающие здесь за копейки, не обращают на неё внимания? Дверь снова открылась, звякнул колокольчик и Эльвиру отвлёк от грустных мыслей огромный, как шкаф, человек, который не вошёл, а ввалился, и сразу привлёк внимание всех присутствующих. На нём была заношенная до дыр неопределённого цвета футболка, широкие, в кусках засохшего цемента штаны были подвязаны бечёвкой под брюхом, и даже не сланцы, а ошмётки от них, растоптанные и порванные во всех видимых местах, непонятно, как и за счёт чего держались на его ногах. На его пятках зияли трещины с мизинец Эльвиры. Одной заскорузлой лапищей с широкой полосой чернозёма под ногтями человек держал мороженое в вафельном стаканчике. «Кинг Конг жив», — подумала Эльвира. В подтверждение своей жизнеспособности «Кинг Конг» с шумом втянул в себя таявшее мороженое, боком продвигаясь к конторке, за которой замерли работники салона перед своими компьютерами. Подойдя к конторке, он по-хозяйски опустился в кожаное кресло для клиентов, вольготно откинувшись на спинку, и вытянул грязные ноги. Он не скрывал своего удовольствия от проживаемого момента. Запихнув в рот сразу половину вафельного стаканчика, громко и с удовольствием причмокивая, властным жестом поманил консультанта из торгового зала. Тот нехотя подошёл и молча замер перед посетителем в позе «чего изволите, барин?»