Читать книгу "Снайперы - Владимир Никифоров"

На зимних каникулах Клим ушел в лыжный поход по районам области. Выходили с рассветом, на склоне дня располагались в новом селе, обычно в школе, сытно обедали (а по сути, ужинали) в районной столовой с присутствием комсомольских начальников, вечером встречались в клубе с молодежью, давали концерт, устраивали танцы. А Клим успевал еще забежать в местный книжный магазин и однажды ему повезло: он купил томик избранных произведений писателя-эмигранта, о котором ему столько рассказывала Соня, называя его непременно полным именем: Иван Алексеевич Бунин. В походе он простудился, и его положили в училищный лазарет – отдельную комнату с белоснежными стенами и стерильно чистой постелью. Он раскрыл книгу, вчитался и вдруг подумал о себе в манере Ромашова: «Он припал к неряшливо изданной книжке, как к роднику с холодной и чистой водой». Особенно его потрясли «Митина любовь» и «Солнечный удар». Как права Соня, думал он, прочитав «Митину любовь»: только женщина, которая сама любила и страдала, может понять того, кто любит. А после фразы в самом начале «Солнечного удара» «…и блаженно и страшно замерло сердце при мысли, как, вероятно, крепка и смугла она под этим легким холстинковым платьем…» закрыл глаза и увидел перед собой Соню, и ему захотелось, чтобы она пришла к нему. И Соня пропела в приоткрытую дверь голосом Шурочки из «Поединка»: «Арестантик, арестантик! Я вам калачик принесла!», прошла к его кровати, а он вдруг понял, как много в ней женского, скрываемого «холстинковым платьем»: небольшие, но острые груди, широкие плоские бедра… «Бунин? – удивилась и обрадовалась Соня. – Иван Алексеевич? Где ты его достал?» – «В Таловке, – прохрипел Клим. – Там была только одна книга, я прочитаю и подарю вам». – «На Восьмое марта, ладно? Ты ведь хочешь поздравить свою любимую классную руководительницу?» Клим покачал головой: «Восьмого марта нет классных руководительниц, есть только любимые женщины». Она погладила его по плечу, а он схватил ее руку и ощутил, как она подрагивает. «А я тебе тоже купила подарок на Двадцать третье февраля – пластинку!» – «Ларго Аппассионато?» – спросил Клим дрогнувшим голосом. Она распахнула глаза, и они стали такими большими, блестящими, глубокими, что Клим опять по-ромашовски подумал о себе: он утонул в ее бездонных глазах. «Ты придешь ко мне, и мы поставим и будем слушать!» – «И я скажу, – прошептал Клим, – Да святится имя твое! Ты обо мне помнишь? Помнишь? Помнишь?» – «Кли-им! – взмолилась Соня и поднялась на ноги. – Так нельзя! Тебе нравится ходить по краю пропасти, это тебя возбуждает, но я-то давным-давно там, внизу!» – «Простите меня», – сказал Клим и отвернулся к стене. «И когда выйдешь на свободу, арестантик мой бедненький, не ешь меня глазами, прошу тебя, продержись еще месяц!»

Через месяц Климу исполнилось шестнадцать, Соня пришла в класс, и курсанты поздравили его, а когда все разошлись и они остались одни, Соня строгим командирским голосом сказала ему, чтобы он отпросился до завтра по случаю дня рождения и пришел к ней в семь часов. Была она в этом момент особенно красивой: в белой блузке, с короной мягко блестевших волос, с румянцем на обычно матово-бледных щеках. И в который уж раз Клима поразила девическая тонкость ее черт. Но глаза какие-то были нездешние, она смотрела на Клима, но видела что-то свое. Он пришел к ней, они сели за стол и выпили за Клима, но Соня, вместо того чтобы опроститься и раскрепоститься, долго и мучительно оправдывалась – непонятно перед кем: «Почему мне нельзя любить тебя? Потому что мне много лет? Но ведь я чувствую себя твоей ровесницей! Неужели все дело в дате, указанной в паспорте? Хотите, я выброшу его? Я уничтожу все документы о своем возрасте, и тогда у вас будет полное основание судить меня – но только за то, что я уничтожила документы! Мне скажут: ты воспитатель, ты его учительница! Да, это так! И сегодня я подала заявление: прошу снять с меня классное руководство! Да, скажете мне вы, он – ребенок! Но он был ребенком до вчерашнего дня! А сегодня ему исполнилось шестнадцать, теперь он – юридически взрослый мужчина! Тебя накажет Бог, – говорят мне они, – ты совершаешь прелюбодеяние! А я истинно говорю вам: я не прелюбодеяние совершаю, а любовь! Вспомните притчу о праведнике и грешнике! Кого Бог приблизил? Того, кто грешил! Небеса могут наказать меня, но они могут и простить! А я всю жизнь жила не по небесному закону, а по людскому, который не дает права на грех!» Она сделала движение, и Клим испугался, что она хлопнется сейчас на колени, но Соня всего лишь распростерла руки: «Как я завидую Але! Она любила всегда! И ничего не боялась!

Знаешь, люди не могут понять, Почему ты любил мое тело!..»

Клим подхватил:

«…А оно быть любимым хотело Так, что ты не смог устоять!»

И попросил: «Поставьте “Ларго Аппассионато”».

Глава третья

Вернувшись с практики, Клим узнал, что у них новый классный руководитель, преподаватель судовождения Тычков. Он оказался матерщинником и бабником: с курсантами говорил только о том, как «пришвартоваться к бабешке» и при этом «не намотать на винт». Про Соню же услышал Клим, что «княгиня Лиговская» уехала в Ленинград. Но что-то (судьба? Сонина рука?) вело его своим путем: после третьего курса он проходил практику на буксирном теплоходе, который привел из чехословацкого города Комарно Плотников Виталий Петрович, Сонин зять. Клим влюбился в теплоход, в его по-морскому суровый вид, в машинное отделение, по чистоте не уступающее лазарету, в капитана, который ни разу не напомнил Климу про встречу Нового года. В свой последний день на судне Клим чуть не плакал. Стояли в затоне, шел снег, по небу шарили прожекторы, рейдовые теплоходы, растаскивающие баржи по местам стоянки, перекликались мелодичными гудками. И Клим вспомнил Аню, о которой, казалось, навечно забыл: их лихтер стоял на рейде, ожидая постановки в затон, отец выехал в поселок, получил деньги и напился, они с Надей уложили его спать, а Клим побежал на берег, где стояла отцова шлюпка, приплыл на ней к лихтеру, и они спали с Аней одетые и в обнимку в холодной каюте… «Ну что, курсант? – услышал он голос капитана. – Пойдем попрощаемся!» И капитан привел Клима в свою каюту, которая показалась Климу земным раем: рационально, целесообразно, удобно, красиво. «Располагайся! Я тебе все бумаги подписал, теперь ты не рулевой-моторист Гордеев, а просто мой гость». На низком столике появились тарелка с осетриной, консервные банки, фарфоровый чайник. Но в тонкие стаканы из чайника лился вовсе не чай. «Спирт! – пояснил Виталий Петрович. – Медицинский, Наталья снабжает, она у меня главврач в бассейновой больнице. И разводить не рекомендует». Клим поначалу чувствовал себя неловко: ведь против него сидит не Виталий, Сонин зять, а сам капитан, бог и царь на корабле! Но после второй дозы он уже рассказывал грозному хозяину, как ему понравился теплоход, как хорошо ему было, как жалко расставаться… Капитан кивал рыжей головой: «Да ты всем понравился, а уж кокша тебя прямо усыновить готова». Вдруг замолчал и задумался. Наконец заговорил. Трудно, не поднимая глаз: «Нас с тобой Соня познакомила, все случайно произошло. А потом-то я узнал: ведь мы с тобой – вроде как родственники. Ведь я же… как тебе объяснить… Это от меня Аня родила. Тебе Надя сестрой стала, а я – ее отец. Так что мы – хоть и не по крови, да родня». И он поднял наконец на Клима свои глаза, в которых, как показалось ему, была мольба. «Виталий Петрович, – спросил Клим, – а почему вы?..» – «Почему не женился на Ане? Я и сам себе этот вопрос задаю уже семнадцать лет. Тогда, в сорок втором, всех молодых ребят в армию забрали, только комсоставу дали бронь, и пришли на “Клим” двенадцать девчонок, и Аня была самая красивая, самая грамотная – два курса речного техникума окончила, самая веселая, самая добрая, да что я тебе говорю, как будто ты этого не знаешь? И получилось все у нас так легко, словно мы созданы друг для друга, а когда Аня забеременела, я – нет, не испугался и не отказался от Ани. Как навигация кончится, говорю, я тебя в свою деревню отвезу, поженимся, родишь, будешь у моих стариков жить, а я плавать буду, и сам верил в свои слова, и Маркову об этом сказал, только – я вдруг понял, что все кончилось, и той Ани – моей Ани – уже не будет никогда. А тут – случайная зимовка, смерть твоей матери, у Ани появился ты, и она сказала мне, что не сможет тебя бросить. Я понял, что навсегда потерял Аню, и – честно скажу – сильно переживал, когда Степан ее к себе взял и женился на ней, но нет-нет да и приходило в голову, что так-то оно лучше». – «И вы с ней никогда не встречались?» – «По-серьезному – нет. После войны я женился, Юлька родилась, я Наталье все рассказал и спросил ее, надо ли, мол, открывать, что Надя – моя дочь, и она сказала, что не надо, раз так все вышло… Я и успокоился. А когда Аня погибла – я места не нахожу! И все кажется мне, что не сама Аня это сделала». – «Не сама?!» – «Степан – твой отец, и всякое плохое слово о нем бьет по тебе. Но ты же любил Аню?» Клим опустил глаза и прошептал: «Любил…» Плотников ударил кулаком по столу, а другой рукой закрыл глаза. «Не прощу! Никогда не прощу!» Кому капитан не простит – себе или Степану – Клим так и не узнал, потому что поднялся и вышел из капитанской каюты.