Читать книгу "Memento. Книга перехода - Владимир Леви"

Плачет Душа моя, трепещет и умоляет: повремени, оставь мне мое пристанище, оставь еще не надолго, пусть Анубис[10] придет и возьмет меня, когда совсем обветшает тело и рухнет, тогда его и покину. Не выгоняй меня раньше срока, не разрушай теплый мой дом, люблю я его, свыклась с ним: и жилище уютное, и одежда мне твое тело – остаться голой боюсь, страшусь одинокого путешествия в мир усопших. Не бойся, не плачь, одинокая моя, – отвечаю Душе, – образумься: ты уже не дитя, ты опытная страдалица, давно мечешься в этом мешке из кожи, костей и мяса, тоской отравлены внутренности его, переполнена болью кровь – твоя это боль и твоя тоска, истомилась, устала ты, изнеможилась, Душа моя бедная, все, что могла в оковах своих вкусить, вкусила уже, нового ничего не будет. Радость дружбы ушла: кто нужен тебе, тех нет, а кто есть, не нужен; пиво[11] не утешает: ум затмевает, а тоску распаляет; сладость страстных объятий сменилась горечью: удовольствия тела не лечат тебя, Душа, в холодную пустоту повергают. Как сон красота уходит, печальны ее следы и страшны развалины; как в пустыне вода иссыхает любовь, и неутолима жажда. Чего ради держаться за этот сосуд страдания, обреченный разрушиться, обратиться в прах? Не нужна тебе больше нора тоски, обиталище боли, оставь плоть земле, как птенец выросший оставляет гнездо, улетай на волю, Душа!

Попробуй-ка не покончить с собой после такой вдохновенной проповеди, если у тебя есть к тому расположенность и подталкивающие обстоятельства. Все природные и духовные побуждения жить, все тормоза суицидабельности могут отказать, особенно если подсуетится тот самый. Как же не подсуетиться, как не воспользоваться рискованным свойством, заложенным в породу бывших древочелов Самим?.. Просёк гений зла, что самоубийства могут стать его стратегической фишкой. Если достаточно долго поддерживать количество самоубийств на уровне выше критического, генетический ресурс суицидабельности израсходуется, и что дальше ни твори с населением, уровень самоубийств снизится сам собой. Но какой ценой? Гены суицидабельности изначально сцеплены с генами, дающими основу интеллекту и совести. Меньше останется потенциальных самоубийц – меньше и мысли, творчества, меньше умного сострадания, меньше интеллигентности, меньше духовности. Больше станет внушаемых ведомых баранов, агрессивных придурков, циников и подлецов. Весь этот оставшийся сброд сам собой деградирует и в конце концов гарантированно передавит и пережрет друг друга.

Не одну сотню собратьев спровадил Господин Умиратор в иной мир с помощью своих проникновенных стихов, магической музыки, одурманивающих напитков и дрессированных кобр. Но сам уходить не торопился: работа давала ему пропитание (платили натурой щедро) и самоуважение до степени самоупоения. Как почти все выдающиеся персонажи от того самого, верил, что делает благое дело: помогает страждущим избавляться от бремени существования. Откладывая собственный финал, размышлял, как обставить его торжественно и величаво, на фараонский манер. Но было не суждено. В конце одной из его стихотворных проповедей, в полнолуние, когда над городом висел душный хамсин[12], слушатель из самых, казалось, восприимчивых и восхищенных, молодой тщедушный эпилептик Птахенемхет, сын знатного чиновника, готовившийся уже принять от Вожака Смерти чашу забвения, вдруг возбудился, подбежал к возвышению и с криком: «подай пример!» запустил в Джедатон-Юфанха булыжником. Попал точно в висок. Птицеволк пошатнулся и рухнул с возвышения вниз головой. Мгновенная смерть. Не торжественная, зато легкая. Остальные пасомые не разбежались, не закричали, не бросились на Птахенемхета, не растерзали его на месте, как можно было бы ожидать, нет – вот этот момент, смотри: перед убийцей своего суицигуру, как перед божеством, все упадают ниц. Ничего не понимая, с остекленелым взглядом стоит Птахенемхет; затем закатывает глаза, издает хриплый вопль, выгибается дугой, падает на спину и бьется в припадке. Этот припадок и завершает его недолгую жизнь: из эпилептической комы, последовавшей за судорогами, он устремился туда же, куда только что отправил Вожака Смерти.

Всякая роль находит себе исполнителя, лучше ли, хуже ли, но непременно находит. Вскоре из паствы выдвинулся новый суицигуру, огромный, тучный пивной алкоголик, мрачный толстяк по имени Бакенхнум (Раб Бога Воды). Этот не умел ни стихи сочинять, ни зелья варить, ни обращаться со змеями, зато был знатоком самых надежных и приятных способов самоутопления, самозакапывания и самоповешения, чему и учил, но недолго: демонстрируя на себе под пивными парами лучший способ затягивания шейной петли, перестарался – затянул узел громадными ручищами слишком крепко. Следующие сменщики вели преподавание осторожнее. Академия Приятного Соумирания продолжила свои сессии; плодами ее науки воспользовалась столетия спустя последняя египетская фараонша, знаменитая соблазнительница Цезаря и Антония Клеопатра Седьмая, переместившаяся в мир предков в точности по методу, красочно изложенному в стихотворении Джедатон-Юфанха.

Философских суицигуру бойся особенно

Мемфисская академия самоубийц, как и все их предыдущие и последующие сборища, включая и нынешние виртуальные тусовки, была, в сущности, разновидностью психотерапевтического сообщества. Души страдальцев, замерзающие в жестоком и лживом мире, согреваются мыслью о смерти; но большинству из них, чтобы получить подпитку для жизни дальше, достаточно потоптаться у ворот безвозвратности и вернуться обратно. За последнюю черту заступают, во-первых, самые суицидабельные и, во-вторых, те, чья судьба ведет себя как садист-беспредельщик. Но есть важные в-третьих, в-четвертых, в-пятых и далее: внушаемость, давление верований, традиций, обычаев, социальных норм, конкретная психологическая ситуация. Всем этим вместе пользуются суицигуру для увеличения своих урожаев.

Вот еще один, философского жанра, все в том же Египте, уже эллинистическом. Александрия, правление первого Птолемея. Каждый вечер на рыночной площади вблизи гавани собирается разнообразный народ послушать маленького, тощего, лысого, звонкоголосого грека. Это Гегесий из Кирены, по прозвищу Пэйзитанатом – Советник смерти. Ученик, а точней, отрицатель своего земляка-киренеянина, знаменитого Аристиппа, ученика не кого-нибудь, а Сократа.