Читать книгу "Истинная история дюны - Андрей Лях"

– Клянусь.

. . . . . .

– Что же это такое? – спросил Синельников минут через двадцать. – Как такое чудо возможно?

– Не вижу здесь ничего чудесного, – заметила Алия.

– Ничего себе. А все эти ваши спайсовые оргии?

– Я настоятельница храма. Я руковожу, но вовсе не обязана участвовать. Приподнимись, я подсуну руку…

– Тебе будет тяжело.

– Не будет.

– Охохонюшки. Ну, хоть понравилось?

– Да. Это как книга. Надо только пропустить предисловие.

– Ты поставила меня в дурацкое положение.

– Не думай об этом. Ты никому ничего не должен. Знаешь, моя мама… у нее есть пророческий дар. Она сказала, что с моим характером я могу выйти замуж только за великого воина, но и то, если он упадет с неба, не иначе. Она считала, что здесь я не сумею себе никого найти. Ты прилетел из Хайдарабада?

– Нет. У меня была авария. Я разбил шаттл. Пилот погиб.

Алия помолчала и подозрительно хлюпнула носом.

– Твой друг?

– Нет, я совсем его не знал.

– Ты упал с неба. Упал с неба.

– Пропаганда мракобесия, – пробормотал Синельников. – Эх, взяли меня с бою… Все равно у нас нет будущего.

– Ты же не собираешься улетать с Дюны?

– Нет, не собираюсь.

– Это самое главное. Я буду стараться изо всех сил стать тебе нужной. А если появится какая-нибудь другая женщина, я ее убью.

– Хорошенькое дельце, – вздохнул Синельников.

Это был тесный, неудобный лаз, пробитый в высоком пологом склоне – настоящая дыра, полузаваленная давней осыпью. Стиснутые камнями, Алия и Синельников устроились неким сидячим валетом и, оставаясь невидимыми, поглядывали на поджидавшие их неприятности.

Неприятности были такие: метрами шестьюдесятью ниже по откосу, как раз под ними, над самой тропой, в обжитой засидке – с замаскированным навесом, подстилками и даже термосом – с комфортом угнездились трое фрименов, очень серьезно вооруженных. А за открывающейся справа грядой, куда и поднималась тропа, уже начинался столь необходимый беглецам Бааль-Дахар.

– Ну что, рискнем? – спросила Алия. Руку она держала на добытом в Карамаге «винторезе», со стволом, на всю длину упрятанном в трубу глушителя.

– Знаешь, что хорошо? – сказал Синельников. – Можно вот так запросто взять и почесать тебя за ухом. Меня очень утешает.

Он сейчас же это и проделал, и Алия наклонилась, вернее сказать, согнулась, и некоторое время они увлеченно целовались.

– Стандартная романтическая ситуация, – опечалился Синельников. – Вот мы двое бродячих любовников. Потом ты станешь высокопоставленной знатной дамой, а я так и останусь нищим бродягой. И оба с тоской будем вспоминать это время опасностей и приключений.

– Ты, романтический бродяга, мы воевать сегодня будем?

– Нет, дитя ты фрименское, неразумное. Не будем.

– Почему?

– Потому что там, внизу, не настоящая засада. Была бы настоящая, они бы не дали себя увидеть. Мы дважды ушли от Муад’Диба, и он теперь поумнел, сообразил, каким путем мы уходим; бьюсь об заклад, это Стилгар его надоумил. Там федаины, смертники, они только и ждут, чтобы мы на них напали или попытались обойти. Выше по склону сидит снайпер, да не один, и вот его-то мы точно не увидим. Старая уловка. У них наверняка так перекрыты все подходы к городу.

– И как же быть?

– Если бы у нас не полетела солнечная батарея, я бы предложил затянуть пояса, вернуться под землю и рвануть на восток. Но без подзарядки и думать нечего, в случае чего у нас даже весел нет… Верный гроб. Да и на голодный желудок особо не побегаешь. Вот что. Придется разделиться. Тебе в городе показываться нельзя ни в коем случае, а со мной вдвоем – тем более. Будешь ждать меня внизу – перегони лодку к тому, дальнему колодцу.

Алия замычала, затрясла головой и даже скрипнула зубами, но суровый фрименский прагматизм пересилил горячность натуры.

– А ты как?

– Я спущусь с тобой, переоденусь, и пойду в открытую, по хорремшахскому тракту. Пригляжу себе какую-нибудь компанию паломников. Такой наглости Муад’Диб точно не ждет.

И без того громадные глаза Алии стали еще больше, она схватила руку Синельникова и что было сил прижала к щеке.

– Ничего, – успокоил ее отшельник. – Русский человек нигде не пропадет. Мой коронный номер – Слепой Дервиш, громовой успех на студенческой сцене… Ты спрашивала, что такое агитбригада – жаль, не увидишь меня во всей красе. Пара контактных линз и чудо перевоплощения…

– У дервиша нет денег.

– И не надо. Так все дадут. Полезли-ка отсюда.

Этот эпизод, пропущенный Синельниковым в его записях, оказался, тем не менее, частично зафиксирован – в канун нового, двести одиннадцатого года, в Бааль-Дахаре работала группа врачей из Комитета по делам беженцев под руководством Эвы Бржезовской, которая всегда интересовалась культурой аборигенов Дюны. Доктор Бржезовская рассказывает, что, будучи в тот памятный день на базаре, была совершенно потрясена «явлением», как она выражается, слепого дервиша, и далее с небольшими сокращениями приводит текст баллады, исполненной им под аккомпанемент бализета. К сожалению, оригинал не сохранился, и перетряска двойного перевода (Бржезовская писала по-английски) лишает нас удовольствия оценить все художественное своеобразие, но смысл произведения вполне ясен.

По диким степям Хорремшаха,

Где добывают бесценный меланж,

С жалкой котомкой шел изможденный воин,

Кляня выпавшую ему злую долю.

Под покровом тьмы он бежал из плена,

В котором держал его жестокий Муад’Диб

За то, что он храбро бился за справедливость.

У воина уже почти не осталось сил,

Но вот перед ним открылись красные пески Хаммады.

Моджахед спускается к барханам,

Становится на могучую спину Шай-Хулуда

И поет печальную песню о родном крае,

Страдающем под властью тирана.

Воин пересек Хаммаду,

И вот он уже видит перед собой родную мать.

«Здравствуй, даровавшая мне жизнь, и скажи —

Как поживают почтенный отец и мой любимый брат?»

«Отец не вынес горестей этой жизни,

отдал воду племени,

И давно уже зарыт в горячих песках.

А брат твой в чужеземной стороне,

В темнице у коварного Муад’Диба,

Сковавшего его железными цепями,

Чтобы помешать защищать Отчизну».

«Я была необычайно растрогана, – пишет дальше Эва Бржезовская. – Неграмотный человек был большим поэтом, подлинным самородком этой земли. Он ничему не учился – даже издалека, по состоянию склеры обоих его глаз, было видно, что он слеп от рождения, но его можно было назвать интеллигентом. Хотя и с примесью местного диалекта, он говорил на очень правильном арабском. Не переставая играть на своем инструменте, он обращался к людям и в наивной, но чрезвычайно поэтичной форме призывал их беречь природу, сторониться политики и предостерегал против последствий урбанизации. У необразованного дервиша оказалось прекрасно развито экологическое мышление. Послушать его собралась огромная толпа, его упрашивали говорить снова и снова, и задавали множество вопросов, на которые он отвечал очень образно. Некоторые предлагали ему деньги, но он отказывался, поскольку обычай запрещает это. Его щедро наделили продуктами, и какой-то человек подарил ему портативную солнечную батарею, необходимую в путешествиях».