Читать книгу "Стрела Бодимура - Михаил Рашевский"

Монах, конечно же, ошибся. Разве можно было сравнивать его, Чингис-Хана, со щепкой?! Простых смертных — может быть, но только не его, не Покорителя Вселенной!

Ученый муж разочаровал Тимуджина. В лаконичных фразах монаха не было той правды, которой добивался хан. Великий завоеватель все еще чувствовал в себе силу плыть против течения, и поэтому жизнь казалась ему вечной. Старик уехал, а вопросы остались. Даосского монаха в шелковом походном шатре сменил еще не старый священник-мусульманин. Однако его черная, с прожилками седины борода сразу вызвала недоверие к витиеватым речам.

— Правоверные — слуги Аллаха и почитатели Пророка, открывшего пути истины, — поведал Тимуджину казий. — Мухаммед лучом божественного откровения прорезал тьму невежества. Теперь каждый из нас, кто следует к свету, исполняя его мудрые заветы, обретает блаженство, но бредущий во тьму исчезает в бездне навсегда.

— Что же завещал вам Пророк? — с интересом осведомился хан у собеседника.

— Он призвал нас пять раз в день молиться и совершать омовения тела… — охотно откликнулся казий.

— В этом мало смысла, — подумав, рассудил хан. — Молиться нужно по велению сердца, а не по назначению свыше. А если нет нужды, то не следует молиться и вовсе.

— Еще каждому мусульманину надлежит хоть один раз побывать в Мекке и на родине Пророка вознести славу Аллаху, всемилостивейшему и вездесущему… — добавил священник, поглаживая бороду.

Чингис-Хан покачал головой и заметил:

— Для вездесущего бога не должно быть разницы, где молятся люди! Так я полагаю… Ну, что еще заповедал вам Пророк?

— По закону Мухаммеда правоверные должны отдавать братьям четвертую часть доходов от труда, торговли или иного способа обогащения, — сказал казий, — поскольку…

Тут он запнулся,

— …поскольку, приумножая богатства, состоятельный мусульманин обращает в нищету многих, а потому обязан делиться с бедными.

Хан усмехнулся:

— Значит, если человек отбирает у соседа четырех верблюдов и отдает ему одного по заповеди, он совершает благодеяние?

И вновь его постигло разочарование — ответа на сокровенный вопрос он так и не получил. Мусульманский проповедник изложил ему не тайное знание, а лишь наставления и поучения, от которых было мало проку. Ни даосский монах, ни мусульманин не смогли отделить смысл человеческой жизни от божественного провидения.

— Странная у вас вера! — подытожил разговор хан. — Вы возносите свою религию над всеми другими, но я так и не понял, чем она лучше остальных. Вот я не чиню препятствий ни для какой веры и не взимаю со служителей богов дани. Уже только за это мое имя будут прославлять вечно!

Казий потупил взор и тихо произнес:

— Только Аллаху всемогущему и всеведающему известно, чье имя будет прославлено, чье — проклято…

— Значит, меня проклянут? — гневно сверкнул глазами Чингис-Хан. — Говори, не бойся. Даю слово, тебя никто не тронет! Мне нужна только правда!

Священник затравленно огляделся. У самого входа в шатер, рядом со вбитыми в землю тугами из белых конских хвостов, стояли грозные кешиктены, готовые по одному мановению руки переломить хребет любому, на кого укажет доблестный хан. Комок застрял у проповедника в горле.

— Чтобы прославлять, нужны люди. А ты оставляешь за собой только трупы… — пробормотал казий и сжался, готовясь встретить быструю и неотвратимую смерть.

Кровь бросилась в лицо хану. Разве эту правду он желал услышать от чужеземного мудреца?

Пауза затянулась. Наконец Тимуджин обрел присутствие духа — он равнодушно вздохнул и подал голос:

— Я выслушал тебя внимательно и сейчас нахожу, что знания твои мелки, а суждения ложны. Ты берешься судить о людях, но забываешь, что истинный судья — вовсе не ты! Но я не сержусь на тебя. Иди с миром. И запомни: если кто-нибудь через годы забвения узнает о тебе, то только лишь потому, что этот день ты провел у меня в шатре.

Казий покинул его, кланяясь до земли и не смея поднять глаз. Почитатель Корана остался жить, чтобы Великий Хан до самой своей смерти помнил этот разговор…

А теперь вздувшееся смрадное тело, покрытое войлоком, тряслось в повозке.

Из-за седых туч выглянула луна. Впереди показалась одинокая юрта, приткнувшаяся к загону, внутри которого паслось чуть больше десятка вороных жеребцов. Сотник Меркен направил своего притомившегося коня к ней.

На топот копыт из жилища вышел сухой старец в шерстяном халате и уставился на кешиктенов.

— Ты кто, старик? — осведомился у него Меркен, спрыгивая с лошади. — Чьих коней стережешь?

Хозяин юрты с поклоном подал сотнику чашу кумыса.

— Я богол… раб, — произнес он шепеляво беззубым ртом. — Служу нойону Эгерчи-Туяну.

Меркен выпил чашу до дна, вытер рукавом рот.

— Твоих лошадей мы возьмем с собой! — уведомил сторожа предводитель кешиктенов. — Нам нужны свежие кони. Тебе оставим своих. Они ничем не хуже.

— Хозяин будет сердиться, — прошамкал старец в ответ. — Но мне вас не остановить. Ответ будете держать перед Угэдеем. Эгерчи-Туян его приближенный.

Сотник промолчал и отдал сторожу пустую чашу.

Воины по знаку предводителя бросились в загон забирать добычу. Они почти весь день не вылезали из седла и теперь были рады размять затекшие ноги.

— Правду ли говорят в степи, что Великий Хан скончался? — между тем обратился к Меркену старик.

Молодой мужчина помедлил с ответом.

— А тебе какое дело? Ты — раб… — наконец выговорил он, наблюдая, как его нукеры набрасывают седла на норовистых жеребцов.

— Я видел Тимуджина еще мальчиком, — доверчиво признался путнику пожилой соплеменник, но в словах его не было бахвальства, были только усталость и отзвуки воспоминаний. — Мой старший брат служил у Есугея, его отца, конюхом.

Кешиктены, сопя и переругиваясь, уже бойко затягивали подпруги на откормленных боках лошадей. Меркен не стал подгонять нукеров, он только приблизился к загону и напомнил им, чтобы те не забыли положить в седельные мешки побольше хурута.

Между тем старик повел носом и уловил запах мертвечины. Любопытство взяло верх. Он медленно приблизился к покрытому войлоком телу на дощатом настиле, протянул морщинистую руку к изголовью и приподнял полог.

— Прочь, вонючий мангус! — тут же раздалось над его головой.

Это Меркен бросился к нему от коновязи и, схватив за шиворот, отбросил в сторону. Но было поздно. Старик поднялся на колени и, согнувшись в поясе, запричитал:

— О горе! Великий Хан покинул нас! Осиротела степь на века! Кто теперь соберет воинов и поведет их в поход? Кто защитит наши нутуги?

— Замолчи, пес! — прошипел сотник. — Замолчи! И почему твои глаза не ослепли раньше?