Читать книгу "История моей смерти - Антон Дубинин"

— Чтоб он сдох, этот несчастный рыцаришка! С тех пор, как он появился, мастер Робин совсем того… Он и раньше-то был, это… не слишком хваткий. Хоть и храбрый.

— Не то слово, Хвост, не то слово! Уже луна сменилась, а у нас в карманах пусто, как у черта в заднице! Так и на Троицу не с чем будет в кабак завалиться! Зачем, спрашивается, мы вчера упустили тот обоз с горшками? Ясно же, к ярмарке потащились, небось все свои гроши в платки завязали… А он говорит — белобашенный, мол, обоз, не трогать, это вам не северяне.

— Да ясно, парень, что блажь это все. Но я против Робина не попру, мне жить нравится. Помнишь старину Седа? Не хочешь на его место? А? Вот так-то…

— Может, исправится мастер-то? Подурит — и плюнет, — с надеждой предположил здоровила. — Это все из-за хиляка того, против его братца-то я ничего не имею. Братец — парень свой, хоть и из благородных. А вот тощий в одиночку мастеру мозги намутил. Прихлопнуть бы его, и все стало бы по-прежнему… А то, я боюсь, мастер чего-то задумал. Думает он, понимаешь, много, все с рыцарьём своим сидит, с нами уже и пива не тянет…

Ну, и все в таком духе — часа на полтора. За это время я успел от изумления перейти к гордости — может, я наставил Робина на путь истинный? — и снова к разочарованию: дело тут было, кажется, не во мне. А просто, по выражению преданного парнюги, «мастер чего-то задумал». И насколько это чего-то являлось безопасным для нас с Реем — я не знал. Хотя почему-то не мог не доверять Робину. Даже понятно, почему!

Он ведь почти что спас мне жизнь. И приютил моего брата и его невесту. И собирался помочь нам попасть к королям на Троицу. И, кроме того, оказался удивительно приятным собеседником! Я бы сказал, что у Робина врожденная способность к диалектике; с ним было приятно побеседовать и поспорить обо всем на свете, от рыцарских романов — которых он немало читал! — до турнирных правил для конных и пеших сходок или до геральдики. Он истолковал мне мой собственный герб так, как я сам бы не смог! Пояснил, что такой знак — языки пламени из верхней части фигуры — фламбойянт, горящий — может быть применен к любому геральдическому символу, не только к сердцу; и всякий раз это означает особый пыл в чем-либо. Например, вот клинок фламбойянт — неистовство в битве. И что первый раз такой герб — сердце — появился в артуровских легендах, его сам сэр Персеваль носил. Только на одну тему Робин ни разу не говорил — он ничего не объяснял о себе. А я и не спрашивал — боялся, что мне не ответят.

Приближался день св. Фердинанда, назначенный для нашего отбытия в Город. Раньше времени ехать мы не собирались — Робин желал прибыть именно в праздник Троицы (и я догадывался, почему — в праздничный день больше шансов получить прощение за покаяние). Я еще не был готов к такой долгой дороге. А Рейнард… Мой лучший в мире брат, не без слабостей, как и любой человек на свете, немного тянул время. Потому что в Город мы направлялись не блеснуть на турнире, к примеру, а жаловаться королю и королеве на захват наших земель с помощью колдовства, и просить у них милостивой помощи. А в этом почета мало.

Я сначала даже протестовал, не желая упоминать о колдовстве. В конце концов, Этельред победил меня в честном поединке. Я даже не был уверен, что король или герцог согласится помочь мне в отвоевании феода. Божий Суд есть Божий суд, вот если бы я не соглашался — дело другое. Но Рей и Мария хором напомнили мне о жестоком обмане, о том, как меня выдавали за мертвого, и о шрамах на моих руках… И о том, что за пение мы с братом слышали со смотровой башенки. Я стремительно согласился с ними, подумав о Роланде. Если колдуна не обвинить и не уничтожить королевскими силами, мой несчастный друг так и останется под его властью!

…Роланд. Чем ближе к делу, тем больше я о нем думал. Он, правда, как будто отстранился, из человека превратился в образ — но я любил его, в самом деле любил, и каждый вечер молился перед сном, чтобы Роланда удалось спасти. Чтобы он, пожалуйста, хотя бы дожил в лапах Этельреда до дня, как с колдуном будет покончено. А что король, да вместе с архиепископом, покончат с ним одним ударом, я не сомневался. Ведь колдунов отец Этельстан был куда сильнее, и тот продержался не больше пары месяцев!

Про этого Этельстана мне, кстати, подробно рассказал Рейнард. Его тоже поразила мысль, что черный Этельред — сын злодея, убитого еще до нашего рождения. Брат стонал и хлопал себя по лбу — как всегда, когда видел, что раньше упустил нечто важное. Я рассказал ему и о письме отца, и о том, как оно спасло меня от отчаяния, и Рей в очередной раз принялся каяться. И снова нас за этим увлекательным занятием застал Робин и погнал собираться — завтра с рассветом мы выезжали в путь.

Робин меня глубоко поразил. Когда под птичий утренний крик мы с братом выползли из шалаша, зевая и потирая глаза, бастард-разбойник уже ждал нас при полном параде. У него, оказывается, имелся недурной доспех! Должно быть, снял с рыцаря, подумал я невольно. Правда, кирасы он не надел в дорогу, ограничившись шлемом, латными наручами и поножами поверх кожанки; но те недурно сверкали, начищенные и смазанные — даже мой доспех не выглядел таким славным, когда над ним корпел сэр Овейн! Коня своего, здоровенного гнедого, Робин тоже почистил и даже подстриг ему хвост и гриву. Седло у него было рыцарское, седельные сумы — из самой лучшей кожи. Длинные лохматые волосы он помыл, расчесал и завязал на затылке в хвост кожаным шнурком. Если на кого-то он и стал похож, так на рыцаря, причем не из мелких, вроде нас с Рейнардом! И еще на кого-то он стал похож. Только опять я не понял, на кого именно.

Нам с Рейнардом, в отличие от Робина, нечем было щегольнуть. Рей-то с Марией были одеты хоть как-то, а мне пришлось прикрыть драную нижнюю рубашку великоватой коттой с чужого плеча. И явно из награбленных вещей — в нескольких местах у котты виднелись аккуратно зашитые дырки от стрел. Ничего, зато она была красная, моего цвета. Если бы она еще не болталась на мне, как на пугале…

За старшего Робин оставлял разбойника по прозвищу Сокол. Ему приказали в отсутствие мастера никого не грабить и пробавляться охотой, бродя вокруг «Кельи святого Мартина»; а если от Робина не будет никаких слухов больше десяти дней, немедля уходить на север. Большинству разбойников он и словом не сказал, куда собирается ехать — по делам, и все тебе. Но по физиономии того же конопатого Рори было ясно, что десять дней свободы от сеньора им вряд ли пойдут на пользу.

Рей для важности взял с собой одного егеря — мол, мы хоть и изгнанные, но все-таки бароны! Робин ему ничего на это не сказал. Он заставил меня и Марию — наплевав на себя и Рея — поесть перед дорогой холодного мяса и выпить воды. Правда, когда брат возмутился и тоже потребовал завтрака, Робин не отказал и ему. Мне же, наоборот, кусок в горло не лез — как будто еда вся состояла из сухого дерева. Всего дня через четыре я увижу Город… Все улочки, где я был так счастлив, кабачки и здания школ, и прекрасный Остров посреди синей реки, и королевский двор! И дом, где мы жили с Роландом… И королевских рыцарей, своих друзей… И может быть, может быть… На это, конечно, мало надежды, но вдруг я увижу Роланда? Ведь на Пятидесятницу рыцари съезжаются со всех сторон, может быть, Этельред, чтобы не вызывать подозрений, отпустит моего бедного друга ко двору? А если он и сам с ним приедет? При этой мысли меня как будто начинал кто-то душить. Но все равно возвращение в Город, где я не был столько лет, казалось возвращением к жизни.