Читать книгу "Фальшак - Андрей Троицкий"

Бирюков покашлял в кулак. Вздохнув, врач слез с подоконника, расправил складки халата и протер очки носовым платком.

– Да, природа-мать, – сказал он. – Это ведь наши корни. Как говорили великие поэты, – это наша родина. Малая родина и… И всякое такое прочее…

Завершив короткое отступление, он снова занял место за письменным столом, перевернул несколько страниц истории болезни. Задумался, потирая ладонью подбородок, и обратился к посетителю.

– Ваш младший брат Алексей Владимирович уже собрал почти все необходимые бумаги, чтобы уважаемый отец на старости лет обрел заботу и покой в этих стенах, – Тюрин развел руки в стороны, словно хотел продемонстрировать, в каких именно стенах посчастливится отцу обрести покой. – Все показания по врачебной линии, как говориться, в вашу пользу. Хронические болезни… Ну, их так много, что язык устанет все перечислять. Но главное, ваш отец – заслуженный работник, всю жизнь на железной дороге и все такое прочее. Медаль имеет, благодарности, а почетные грамоты просто складывать некуда. В чемодан не влезут.

– Это вам все Алексей рассказал? – вставил слово Бирюков. – Про грамоты и про все такое?

– Ваш брат очень упорный в достижении цели, настойчивый человек. А насчет отца мне еще из министерства звонили. Короче, я в курсе. И вообще, у нас закрытое ведомственное учреждение, сюда люди просто, с улицы, так не попадают. У нас все как на подбор, заслуженные. Даже не представляете, сколько людей мечтает сдать нам своих стариков. Понятная вещь… Вы только посмотрите, какие у нас условия. Роскошные, царские. Питание – три раза в день, плюс кефир на ночь. Телевизор на каждом этаже стоит. А природа, одна природа чего стоит. Впрочем, и так все ясно.

– Да, условия здесь действительно роскошные, царские, – кивнул Бирюков.

Из предметов роскоши он заметил лишь протертую едва ли не до дыр ковровую дорожку на втором административном этаже и еще портрет русского хирурга Николая Ивановича Пирогова в позолоченной раме, висящий над столом главного врача. Портрет так засидели мухи, что лицо хирурга потемнело, будто от южного загара.

– Но дом ветеранов, как видите, построен давно, – вел Тюрин свою мысль. – И ремонта тут десять лет не было. Словом, мы будем рады любой посильной помощи, которую могут оказать родственники наших, так сказать, заслуженных деятелей железной дороги. Вот, видите это?

Задрав голову, Тюрин показал пальцем на потолок. На светлой поверхности расплылись ржавые пятна.

– Вы же, если я не ошибаюсь, художник? – врач улыбнулся. Кажется, он ставил знак равенства между художником и маляром. – А меня как раз канализация залила. Вот и помогли бы. Ну, по мере сил. В свободное от творчества время. А то глаза уже не смотрят на этот потолок. Почему вы улыбаетесь? Разве я сказал что-то смешное?

– Я, как вы очень метко заметили, какой-никакой художник. А в канализации и испорченных потолках разбираюсь поверхностно. Лучше я вам подарю свою картину. Русский пейзаж. Хотите?

– Меня устраивает и эта картина.

Тюрин снизу вверх посмотрел на портрет Пирогова. Лирическое настроение главного врача развеялось, как утренний туман. Судьба испорченного потолка волновала его гораздо больше, чем плоды творческих исканий Бирюкова.

– А пейзажей тут и в натуральную величину полно, только из окна выгляни. И вот он, пейзаж. Ладно, проехали… Короче говоря, вам нужно оформить ходатайство из министерства путей сообщения. Напишете заявления на имя… Хотя я все уже объяснил вашему брату. Последний раз он звонил мне вчера. И все записывал за мной, слово в слово.

– Мой брат развил слишком кипучую деятельность, – сказал Бирюков. – Но я должен вас огорчить. Отца я заберу отсюда. В самом скором будущем. Возможно, через неделю или чуть позже. И полностью оплачу его пребывание в вашем заведении. Собственно, именно это я и хотел сказать. Если еще раз позвонит мой брат, адресуйте его ко мне.

Бирюков поднялся, главный врач тоже вскочил на ноги.

– Жаль, чертовски жаль, – ответил Тюрин, он не мог скрыть своей радости. Чем меньше пациентов, тем меньше забот. Стакан кефира останется не выпитым, а, главное, койка освободится. – Чтобы попасть к нам, люди до министра доходят, даже выше. А вы отказываетесь, когда все уже на мази. Когда остается одну бумажку подписать.

Бирюков извинился за то, что попусту отнял много времени, и ушел.

…Отец сидел у окна и, обрывая с ветки виноградинки, лениво перемалывал вставными зубами кисловатые ягоды, которые принес сын. Сплевывал косточки в бумажный кулек и хмурился. Пару дней назад его соседа по комнате увезли в районную больницу с сердечным приступом, и это обстоятельство не прибавляло оптимизма. Разговор между сыном и отцом не клеился. Владимир Васильевич наливался желчью и сарказмом.

– Скоро и меня, как соседа, вынесут отсюда вперед копытами, – мрачно констатировал он. – То-то мои дети обрадуются. Вот будет и на вашей улице праздник. Упокоился отец с миром, угомонился. Отправили в интернат с глаз долой, там он и загнулся. Алешка, тот хоть принесет на могилу пластмассовый веник. А ты и вовсе не придешь, потому что слишком занят собственной персоной. Опять найдешь халтуру по художественной части, укатишь к черту на куличики. Разрисовывать какой-нибудь дом культуры, цирковой балаган или публичный дом.

Довольный своим остроумным замечанием, отец поправлял подтяжки, сползающие с худых покатых плеч. Но подтяжки все равно спадали.

– Я никуда не уезжаю, – терпеливо объяснил Бирюков. – Договорился, чтобы часть моих картин отправили по разным городам России с передвижной выставкой. Остальные картины перевезу куда-нибудь. Словом, комнату тебя я освобожу со дня на день. Куплю диван и шкаф. Перевезу к себе твои вещи. И еще улажу кое-какие денежные вопросы. Жить ведь на что-то надо.

– Только не вози картины к Алешке на дачу. У него и так там повернуться негде. Отвези лучше Дяде Егору. Он жену три года как похоронил. Дом большой, тебе он не откажет.

– Хорошая мысль. И почему она раньше мне в голову не приходила?

Эмоции перехлестывали через край, отец плюнул косточками мимо кулька. Попал на брюки сына.

– А хорошая мысль к тебе приходит раз в год после обеда.

– Отец, не волнуйся. Скоро наш быт наладится.

– Наладится. Вот спасибо, сынок. Шкаф он мне купит. Если уладит денежные вопросы.

– Не волнуйся. Никто тебя здесь не бросит.

– Я читал свою историю болезни, – сказал отец. – Там понаписали такого… У меня якобы синильный психоз.

– Какой психоз? – переспросил Бирюков.

– Синильный, ну, старческий. Мозг усыхает, все забываешь понемногу. Сначала прилагательные: хороший, плохой… Затем существительные. Потом – глаголы. Последнее, что забывают выжившие из ума старики, слово «мама». И еще больных этой штукой посещают всякие бредовые идеи. У меня нет старческого психоза и усыхания мозга. А послушать врачей, выходит, меня надо чуть ли не в дурдом сдать.