Читать книгу "Шалопаи - Семён Александрович Данилюк"

больше. А дабы не разогнать, накачу ещё стопарь-другой – и опять в нирване. Такая вот ныне моя мечтательная география.

– А без пития никак?

– Почему никак? Запросто, – Фома ухмыльнулся. – Но вот если выпил, остановиться не могу. Тормозную систему закачать в организм забыли… Я тут место на кладбище для себя откупил, – сообщил он неожиданно. – Кладбищенским с выпивкой подсобил. А они в ответку – место персональное. Боковая аллея, недалеко от входа, березка рядом. И недорого. Подумал – чего тянуть? Как полагаешь – не прогадал?

– Прекрасный выбор, – одобрил Данька.

Он сочувствующе потрепал приятеля по плечу и побрёл из переулка. На углу обернулся. Фома стоял, покачиваясь и широко расставив ноги, – как прежде, на яхте в сильную волну. Сплёвывая, наблюдал за магазинным крыльцом, где мордобой уж перерос в массовую драку.

«Пожалуй, это будет кровопролитней, чем взятие Зимнего», – Клыш сцыкнул.

Хлынул пронизывающий, гонимый северным ветром дождь с градом. Клыша, в лёгкой ветровке, мигом слепило с одеждой. Он припустил бегом, высматривая, где бы укрыться. Проскочил мимо городских бань с запертыми дверями. Метрах в двухстах по Миллионной, рядом с вывеской «Чайная», углядел две прижатые к бордюру «Волги», одну из которых, с шофёром за рулём, узнал.

Служебная машина дяди Толечки.

Клыш нырнул в подвальчик. Энергично помотал головой, окатив водяными брызгами стены.

Прежде «Чайная» была «Рюмочной». Здесь торговали на разлив. Вдоль прилавка стояли высокие, на металлической ножке, столики, вокруг которых кучковался похмельный люд. Изредка выбиралась из подсобки пьяненькая уборщица с вонючей тряпкой в руке, проводила ею по липким мраморным столешницам, отчего в рюмочной установился едкий, неистребимый запах мочи; ею же охаживала перепивших.

Не было уж тех столешниц. На их месте расставили чинные, покрытые скатертями столики с самоварами. Но не стало и посетителей.

Правда, из дальнего, за аркой, зала доносились возбуждённые мужские голоса. Среди них привычная, весело подначивающая хрипотца Земского. Такая, какой Клыш запомнил её при хмельных посиделках. Наскоро отерев воду с волос и лица, Данька заглянул. Зальчик на пять столиков. Два оставались пусты. Зато три других, сдвинутые, составили общий, длинный стол.

Во главе его тамадой восседал дядя Толечка. Только вместо бутылок посреди стола стоял пузатый, подмятый самовар, вместо закуски – блюдечки с маковыми сушками, вместо рюмок – чайные граненые стаканы в подстаканниках. Справа от Земского сидел моложавый мужчина с депутатским значком на лацкане пиджака. Сухой, жилистый. С бесстрастным лицом. Длинные, как карандаши, пальцы, нервно постукивали по скатерти. Рядом с ним – рослый привлекательный, несмотря на оттопыренные уши, майор милиции, с любопытством изучающий соседей по столу. Остальных, комбинатовских, Клыш признал. По левую руку Земского виновато нахохлился главный инженер Валентин Горошко, возле него – секретарь парткома Оплетин и, что удивительно, – с нижнего конца стола Клышу подмигивал всклокоченный, припухший Роб Баулин.

Дядя Толечка заметил Даньку, замахал:

– Даниил, к нам!.. Знакомы? – обратился он к соседу справа. – Это сын Нины Николаевны Клыш, дружок нашего Альки. А это…

– Девятьяров, – коротко представился сосед. Руку не протянул. Ограничился скупым кивком.

– Если кто не знаком с Даниилом… – дядя Толечка изобразил общий жест.

– Как же-с! Как же-с! Наслышаны, – Баулин потянулся с поцелуем. Данька уклонился. Уселся рядом с потеснившимся Горошко.

– Танечка! – Земский похлопал в ладоши. Из подсобки вышла молоденькая пухлоколенная официанточка с приколотым бумажным фартучком. К Данькиному изумлению, дядя Толечка прихватил её за талию. – Детка! Сообрази-ка нам ещё заварной чайничек! Видишь, парень насквозь промок. Как бы без горячего чайку в горячке не свалился.

Официантка зашептала ему в ухо.

– Что ж, что шумим. Хороший чаёк всегда бодрит, – возразил Земский. Кивнул Горошко.

Тот, не мешкая, сцедил из заварного чайничка остатки в бурый стакан. Хватило наполовину. Подвинул Клышу.

– Мне б щас чего покрепче, – Данька ощутил озноб.

– А ты махни! – настойчиво предложил дядя Толечка. – Иногда и чаёк целебен.

Клыш из вежливости отхлебнул. Глаза выпучились. В горле загорелось, зажгло в желудке. Отдышался. Принюхался.

– Умеете умно и тонко пошутить, – оценил он под общий хохот. В чайнике оказался коньяк.

– Вот и славненько. Зато не заболеешь, – порадовался дядя Толечка. Прислушался к далекому грозовому гулу голосов от винного магазина.

– Драка там, – сообщил Данька.

– Что делают с людьми? Самое мерзкое, что в глубинах таилось, наружу попёрло, – Земский в сердцах пристукнул стол. – Вот ты, Дима, как наш новый зам председателя райисполкома, объяснись перед нами, избирателями, с чего вдруг власть собственному народу войну объявила?

– Ну, у меня ещё совещание, – Девятьяров, не желая быть причастным к крамольному разговору, пошарил по скамье в поисках шляпы.

– Да и мне пора, – согласился с ним майор.

– Не-не-не! Посошок! – захмелевший Горошко подхватил наполненный на треть стакан. – Поднимаю за Анатолия Фёдоровича! Главного спасателя комбината. А отныне он и наш с Оплетиным индивидуальный спаситель. Анатолий Фёдорович! Чтоб знали: ваша реконструкция!..

– Да не моя! – рассердился Земский.

– Общая, но под Вашим знаменем, – вывернулся тостёр. – Потому что все вашими идеями пропитались. Короче! Куда Земский, туда и земство. Не секрет, я из корда вышел. Моё производство! Каждого работягу знаю. Но раз Земский решил, что корд сворачиваем, – всё! Как команды в строю. Вот при всех: надо будет голову на плаху за реконструкцию – положу! Веришь, Фёдорыч?! Я тебе до нутра верный!

– Делу надо быть верным, – не повёлся на лесть Земский. – Все мы одному делу служим!

Он протянул руку Девятьярову.

– Спасибо за выручку, Дима. По правде, засомневался в тебе. Боялся, в сторону отойдёшь. Извини, что плохо подумал. Можешь записать в должники.

– Так некуда. Там уж вся страница исписана! – Девятьяров попробовал улыбнуться. Непривычные мышцы раздвинулись в оскал. – А по большому счёту, начальника райотдела благодарите. Если б Трифонов на свой страх и риск не порвал протоколы, ничего я бы не сделал.

Земский охотно приобнял майора:

– Рад нашему знакомству, Андрей Иванович. Много слышал о вас удивительного. Теперь вижу, что, если человек решителен, так во всём. Надеюсь, видеться чаще.

– Только уж не за самоваром! – майор неожиданно расхохотался, красиво, раскатисто. Коротко козырнув, пошёл к выходу. И тотчас вслед ему заулыбались остальные.

Земский придержал руку Девятьярова. Сбавил голос:

– Прости, что больного касаюсь. Знаю, конечно, насчёт твоей матери. Мы ведь с ней не раз пересекались. Помогали друг другу. Так и не вышли до сих пор на след убийц?

Девятьяров отрицательно мотнул головой.

– Я не с тем, чтоб любопытство потешить, – заспешил Земский. – Но если хоть чем-то могу пригодиться! Хоть чем-то!.. Это не к тому, – он ткнул на самовар. – Просто маму твою уважал.

– Дело приостановлено за неустановлением виновных, – сухо ответил Девятьяров.

И вдруг не удержался – холодное лицо задрожало, губы задёргались.

– Сейчас… Мама ведь для меня всем была! Единственная, к кому прислониться мог! С любым, что на душе! Потому что любила, каков есть! Прав, виноват! Неважно. И убили за просто так, походя! В горкомовском доме, с ментом у подъезда! Секретаря горкома, как курицу, пристрелили!