Читать книгу "Бармалей и Снегурочка - Геннадий Тарасов"

решил Бармалей идти прямо на луну, вполне резонно заключив, что так, держась одного направления, он, по крайности, не будет ходить кругами. А если идти по прямой, рано или поздно куда-нибудь придешь. Логично? Логично. Что еще ему оставалось? Дед его, Василий Павлович, точно так бы и поступил.

Так он и сделал. Нахлобучил шапку поглубже, чтобы уши от мороза уберечь, да и пошел на свет лунного фонаря, будто мотылек ночной, раздвигая снег, как воду. Споро шел, без натуги, и вскоре так разогрелся, что даже полушубок расстегнул нараспашку. Одно плохо, выяснилось вскоре, что ботиночки его, вполне добротные да на толстой подошве, для гуляния по снежной целине не очень-то подходят. Снег стал забиваться в них, и вскоре ноги его совсем промокли. А это значило, что долго он такой режим ходьбы не выдержит, и что скорей бы ему куда-то уже прийти, чтобы ситуацию выправить.

Ему уже и казаться стало, что вот-вот что-то появится впереди из-за елей, и он вглядывался в лежащие по курсу чащобы, высматривая долгожданный приют. Луна все так же светила ему прямо по курсу, там и висела, оседлав еловую маковку. Хоть это радует, думал Бармалей, что не сбился на бессмысленное петляние.

И все же вскоре сомнения стали одолевать лесного путешественника. С чего это он решил, что обязательно здесь кого-то встретит? Вообще хоть кого-то? Ведь он до сих пор не увидел еще ни единого звериного следа. А? Что за лес такой без звериных следов? Или что за звери следов не оставляют? Лес может оказаться огромным, бесконечным и пустынным, и он может брести по нему до самого горизонта, никого не встретив. Да и горизонт, такая штука недостижимая, всегда впереди, сколько ни гонись за ним. Он вдруг с холодной ясностью представил себе, что затерялся в этой бескрайней заснеженной равнине, что никто и никогда не найдет его здесь... Тем более что способа вернуться назад он не знает. Даже не озаботился узнать. В ужасе он остановился и стал озираться со страстным желанием найти какой-то знак или примету того, что все его страхи напрасны.

И вдруг... Что это там? След? Он увидел впереди себя чей-то оставленный в глубоком снегу след. Его немедленно накрыла жаркая волна радости, практически эйфории, он бросился к следу впереди так, как утопающий бросается к обломку мачты или шлюпке.

И лишь подбежав ближе, он узнал этот след, начинавшийся из точки посреди нетронутой снежной поляны. Конечно, это был его след, никаких сомнений. Но как?! Как такое возможно? Ведь он постоянно и неуклонно шел на луну. Вот она, на том же месте, над той же елью. Лживая маска!

И тут до него дошло. Ну, конечно!

– Есть лес, значит, есть и леший, – сказал он громко, с безнадежным смирением. И позвал: – Эй, хозяин! Выходи! Стань пред мои очи ясные!

– Ась?! – раздалось немедленно где-то рядом, показалось, за спиной. Бармалей быстро оглянулся, и тогда уже впереди, заняв его первый, начальный след, проявился он, хозяин лесной. – Чего изволите?

Мохнатый, остроголовый, нос похож на кривой сучок, и глаза, будто два уголька горят. Любитель пошутить.

– Что ж ты, царь лесной, молодцу голову морочишь? – спросил Бармалей. – Почто путника кругами водишь?

– А что? – подбоченился леший. – Имею полное неоспоримое право.

– Во как! – удивился парень. – Это что же за право такое, человека с дороги сбивать?

– Полное и незыблемое право, – стоял на своем леший. – Во-первых, лес, а в лесу мы всегда в своем праве. Во-вторых, лес заповедный, волшебный, сюда чужим и вовсе ступать заказано. Вот так вот.

– А если так? – спросил Бармалей и нараспев продекламировал: – Леший, леший не кружи, мне дорогу укажи!

– Нет, – леший помотал головой.

– Нет?

– Нет, не катит.

– А что катит? Может, мне тулуп наизнанку вывернуть?

Леший снова мотнул головой да еще презрительно цыкнул зубом.

– Бесполезно, – сказал он. – Не поможет.

– Что же делать будем?

– Думаю, об этом надоть у хозяйки спросить. Она разберется, добрый ты молодец, или просто не туда погулять вышел. Тогда и решит и скажет, что с тобой делать.

– Кто же у нас хозяйка? – полюбопытствовал Бармалей. – Боюсь даже предположить. И где мы ее искать будем?

– Об этом не кручинься, молодец, скоро все узнаешь, – сказал леший. И махнул рукой: – Ай-да за мной!

Выпрыгнув из следа, хозяин лесной заторопился куда-то в сторону, к группе отдельно стоящих елок. При этом тонкий наст его великолепно держал, леший не проваливался в него ни на вершок, да и вообще следов после себя не оставлял. Это было странно, потому что никаких специальных снегоходов на его мохнатых ногах Бармалей не увидел. Кроме этой самой мохнатости – ничего примечательного.

Вздохнув, Бармалей припустил за провожатым, и сразу вновь провалился в снег почитай по пояс. Ну вот, подумал он, опять!

– Эй, а нам далеко? – послал он вдогон лешему вопрос.

– Дальше, чем думается, но ближе, чем кажется, – отвечал леший, не оборачиваясь.

Едва Бармалей за жителем лесным следом завернул за упомянутые елки, как открылся его изумленному взору обширный и приземистый бревенчатый дом. Это был пятистенок, причем реальный, у него, как вскоре обнаружилось, и внешних стен и углов было ровно по пять. То есть, если не придираться, дом представлял собой жилой пентакль. Откуда он здесь, за елками, взялся, было совершенно непонятно. Бармалей отлично помнил, что до того, как он отправился нарезать круги по лесу, никакого сруба на этом месте не было. Потому что, будь он здесь, его просто невозможно было не заметить. Тем более, не почувствовать этого смолистого дымка от еловых полешек да от шишек. Впрочем, Борис не стал слишком долго концентрироваться на этом, безусловно, странном событии, резонно решив, что, находясь здесь, ему не раз еще придется удивляться. Место-то волшебное, тут иначе, без внезапных чудес, просто невозможно.

Дом, как и все вокруг, был заметен снегом по самые окна. На крыше его тоже лежал, немного сползя набекрень, будто связанный из драгоценного мохера, пушистый белый берет. А из трубы, шпилькой воткнутой в это пышное великолепие, валил полупрозрачный дым, тот самый, чей запах приятно щекотал ноздри. И это обстоятельство радовало пока что больше всего. Ведь если есть дым, значит, есть печь, или хотя бы какой-то очаг, возле которого можно обогреться.