Читать книгу "Смена - Светлана Павлова"

Я бы сказала, что он мне нравится.

– А кто в кого первым вкрашился?

– Вкрашился!

– Ну не нуди, а!

– Да не знаю я, Юль! Да и какая разница уже.

– А че ты тогда страдлишь? Между вами все кончено?

Юлина манера речи, в которой подростковый сленг звучал вперемежку с лексиконом русских сериалов, меня забавляла.

– Пока нет, но мы скоро расстанемся.

– Зачем?

– Ну… так нужно. Он живет в другом городе.

– Пусть с собой возьмет!

– Видимо, не особо хочет.

– Понятно. Знаешь, что?

– Что?

– Это была Ванина конфета. Он мне ее подарил.

– Ванина? Нашего Вани?

– Ну да.

– Так ты ему нравишься, что ли?

– Наверное.

– Так это же классно!

– Да хэзэ. Мы ж не общаемся.

– Почему?

Юля вздохнула:

– Он даже ни с кем не целовался ни разу!

– Во-первых, какая разница. Во-вторых, с чего ты взяла-то?

– Ну как с чего. По нему же видно, что он лох.

– Ну здрасьте, приехали.

– Не надо меня с ним шипперить!

О значении слова «шипперить» я догадалась интуитивно, поэтому сказала:

– Господи, Юля, да наплюй ты на всех и сделай, как чувствуешь.

– Тебе легко говорить.

Мне и вправду это было легко. Говорить.

Некоторое время мы шли молча. А потом Юля нарушила молчание, заорав: «Марина Часто Срет!» Я так захохотала, что не стало смысла отчитывать ее, изображая педагога. Так мы и шли, как настоящие злыдни-подружки, и придумывали всякое гаденькое: Марина Чудовищно Ссыт, Марина Чрезмерно Слюнява.

Подойдя к лагерю, я поняла, что мне совсем не хочется с ней расставаться.

– Ладно, надо на ужин идти, давай после дискотеки доиграем.

– Давай, – ответила Юля и наконец-то рассмеялась.

Буханка

И они сказали: «А давайте поедем на крыше!» Они – это девки из пятого отряда.

Мы с Люськой девок из пятого вообще-то не очень. Хабалистые они какие-то, грудастые, неприятно громкие, расхлябанные. Такой тип девочек, которые употребляют слова «шикосик», «морюшко» и «мой мч». Но Кубышка зачем-то заставила ехать на рынок за арбузами всех вместе, впятером. Ну мы и поехали на Виктор Михалычевой буханке. Именно не «в», а «на» – это Нина предложила. Дескать внутри невообразимая жара.

Михалыч, в женском обществе заметно молодеющий и как-то даже становящийся выше ростом, милостиво разрешил. Сказал «Ух, девки!» и широко засмеялся чему-то своему, видимо, давно ушедшему, без намека на стеснение продемонстрировав золотой прикус. Пока я бухтела о глупости затеи и приводила аргументы в пользу поездки внутри (на крыше жарко, мы сгорим, это небезопасно), они все, сверкая трусами, полезли наверх. Нинка уселась первой, да так плотно, будто планировала провести там остаток жизни. Потом к ней присоединились ее приспешницы, кричавшие оттуда, как же там здорово.

Они говорили, что я душная, скучная, и даже показывали язык. Было обидно, очень обидно. Во-первых, бесила их стадность. Во-вторых, очень хотелось к ним. Поняв, что наверх мне все-таки не терпится, Нинка с деланным сожалением заявила, что мест больше нет и ехать мне одной внутри, в прохладе и безопасности, как я того и хотела. Я отвернулась от них и сняла очки, предвосхищая на стеклах испарину слез.

Потом вмешалась Люська. Вмешалась со словами: «Ты бы, Костецкая, жопу активно не отращивала, все бы легко вместились». И добавила: «Камонь сюда!» – уже мне. Хорошо помню охватившее меня чувство, пока я карабкалась по приставной лестнице, – легкое, светлое, какое бесполезно описывать взрослыми словами.

Оказалось, что езда на крыше буханки была здорово романтизирована. Впрочем, так я и думала. Приваренные к крыше металлические прутья постоянно кусали за попу, держаться было не за что, а мотало из стороны в сторону будь здоров. Но мы все упорно поддерживали атмосферу веселья. Потому что молодость не прощает скуки, но прощает дискомфорт.

Мы ехали по полям, в косынках, разрумяненные жарой, то и дело отиравшие пот со лба, – образцово-показательное счастье любого нормального колхозника. На середине пути Нина сказала:

– Ой, бабы! Как же хорошо! Аж стихи читать охота.

«Только не это!» – подумала я.

– Начинай, Нина, – велели товарки.

И она начала.

Репертуар был предсказуемый, очевидный. «Я к вам пишу, чего же боле» дохромало до половины, затем Пушкин сменился «главой крученыховского ада», а там, конечно, «мне нравится, что вы больны не мной», «если крикнет рать святая» и «только синь сосет глаза». Слова Нина часто подвирала, чего не смущалась, с лихвой компенсируя пробелы в знаниях артистизмом. Когда тексты великих закончились, она без ложной скромности предложила почитать свое. Фрейлины приняли идею с восторгом. И тогда Нина начала:

Взмах твоих ресниц,

И я падаю ниц,

В веренице лиц

Злых твоих любовниц,

Жриц, кобылиц, тупиц,

Странниц и блудниц,

Светских львиц, императриц

Я – лишь агнец.

Вообще Нина была хороша собой, про таких говорят к тому же «ноги от ушей». Но я ей это милостиво простила – за то, какой несносной дурищей она выглядела во время чтений. Длились они долго, невыносимо долго. В нескладных, с торчащими, как нитки из неаккуратного шва, междометиями и эпитетами, стихотворениях Нины было все: красная кровь, белое вино, черный кофе, розовые розы, глаза цвета тревожного неба, шепот ночи, замершие лучи в ожидании заката и какая-то несчастная барышня, видимо сильно перед Ниной провинившаяся, раз угодила в эту поэтическую выгребную яму. Безымянной даме вменялась кража ее, Нининого, ухажера, посредственность внешности, беспринципность и прочие грехи, уже не упомню. Примерно на середине мой мозг под действием инстинкта самосохранения перешел в режим гибернации и включился обратно, лишь когда свита зааплодировала Нине. Я тоже зааплодировала – факту исчерпаемости слов на сайте рифма.ру. Чтение стихов вслух вызывало во мне стойкую идиосинкразию само по себе, а в такой вариации я не могла ее не прекратить.

– Тебе, Нина, на конкурсе поэтов надо выступать, – сказала я, как мне показалось, с ехидцей.

– Че, правда? – искренне отозвалась Нина.

– Конечно, правда, – заверила я.

В этот момент Люся посмотрела на меня и через секунду одиноко захохотала. Это было удивительное чувство, сравнимое с хрустом треснувшей под ботинком корки льда по еще холодной весне.

Тронулось, надломилось, прорвалось.

Наконец-то.

* * *

Дурных стихов простить нельзя, я знала это наверняка. Но в предложенных обстоятельствах как будто и можно. Благодаря им-то мы с Люськой наконец вспомнили, как было раньше, когда мы читали мысли друг друга, знали наперед, чем закончится фраза, еще в ее начале и раздражали окружающих своим идиотским смехом, причины которого известны лишь нам двоим.

После нашей поездки на крыше мне срочно захотелось