Читать книгу "Егерь императрицы. Тайная война - Андрей Булычев"

– Вот, Ваше превосходительство, сей юноша, о котором я только лишь вчера вам рассказывал. – Барон отступил чуть в сторону, и Потёмкин в упор посмотрел на Лёшку. У того аж мурашки побежали по всему телу.

– Ну здравствуй, голубчик, – глубоким грудным басом пророкотал генерал. – Как же, наслышан о твоих делах, и про Кагул, и про Бендеры, и про Журжи знаю, эка ловко вы того османского инженерного полковника из самой крепости скрали! Да и про последние ваши дела с турецким шпионом и про вызволение нашего важного человека с самой сербской земли Генрих Фридрихович мне тоже вчерась поведал. Отрадно, что такие храбрые и умелые молодые командиры в нашей армии на смену заматеревшим подрастают, – и он многозначительно поглядел на фон Оффенберга.

Тот при этом улыбнулся и покачал согласно головой.

– А что это у тебя за кожаные сумы такие по бокам торчат, и вот впереди тоже какие-то интересные чехлы, – и Потёмкин с живым интересом кивнул на Лёшкину амуницию.

– Это, Ваше превосходительство, кобуры под ношение пистолей. Чтобы в случае сшибки с неприятелем быстрее их выдернуть и привести к бою. – И Лешка, быстро открыв на клапанах застёжки, крутанул в руке пистолеты, подавая их рукоятками вперёд генералу.

Тот с интересом взял в руки оба, покачал и взглянул в одно дуло.

– Пистоли-то какие интересные, по замку и по рукояти похожи на наши драгунские, только вот тут стволы подлиннее да и потоньше вроде будут?

– Ваше превосходительство, это и есть наши, только вот переделанные драгунские, – пояснил ему Лёшка. – У меня оружейник их улучшил, уменьшив немного калибр и удлинив ствол, ну и немного в конце этих стволов нарезы добавил. Пистоль в зарядке и по весу тяжелее не стал, зато бьёт теперь смело за шагов пятьдесят-семьдесят.

– О как! – удивился Григорий Александрович. – Сам из пистолей по турке пулял, было дело и не раз. Знаю, что за три десятка шагов уже нет толку в этой стрельбе. Занятно! А это что за сумки на ремне?

– То спереди подсумок – патронташ для быстрой зарядки, в нём лежат четыре десятка фузейных патронов, ну а у штуцерников, значит, патроны для их винтовальных ружей, – продолжал «показ новинок» Егоров. – В скоротечном бою у егерей ведь зачастую тот, кто быстрей перезарядится и потом выстрелит во врага, тот и останется живым. Ну а здесь мы на каждой зарядке по четверти всего времени выигрываем. В наплечную сумку, что висит на перевязи, лезть не нужно, всё и так сразу же под рукой. Ты только боевой припас выдёргивай, порох в замок всыпай и загоняй пулю в ствол, да и бей тут же, хоть стоя, хоть сидя, а хоть бы и лёжа, в любом положении с таким патронташем удобно воевать будет. А это подсумок под гренады, мы каждый по две их с собой носим. Тяжеловаты они, конечно, и метать их не так удобно, как если бы они с ручками были, убойность раньше была слабая, но мы им начинку заменили, и они теперь разлёт осколков и начинки на шагов пятнадцать вокруг получили, карманной артиллерией мои егеря их прозвали. Очень хорошее средство для огневой поддержки в ближнем бою. Зря гренады с вооружения сняли. Их бы немного доработать и можно обученным войскам давать, – увлечённо рассказывал Алексей. – Это основной патронный подсумок на плечевой перевязи, это кинжал, он есть у каждого егеря, бывает такая схватка тесная, глаза в глаза, что только им и можно врага резать. Этот, – и Алексей достал свой дарственный гольбейн, – меня уже не раз в ближнем бою выручал. У всех моих солдат сейчас кинжалы или ножи при себе есть. Когда врага в том же карауле нужно втихую срезать, незаменимая бывает вещь, Ваше превосходительство. Ну и вот эти тоже, – и Лёшка продемонстрировал два своих швырковых ножа. – Места они занимают немного, сами махонькие, а за десять шагов бьют отменно. Правда, и навыка владения требуют они, конечно, от своего хозяина большого. Потому и пользуются ими в команде немногие.

– Так-так-так, – оглядел его внимательно генерал. – У тебя и кроме оружия я в твоём мундире изменения нахожу. Ну ладно, по этим волчьим хвостам мне всё и так понятно, про них в отдельном приказе прописано и как знак отличия да доблести вам разрешается иметь. А вот и второй погон у тебя на плече, и штаны не зауженные, сапожки коротенькие. Всё это тоже для удобства егерского боя перешито-переделано?

– Так точно, Ваше превосходительство, – подтвердил Алексей. – Я при приёме на службу в армию, в самом начале в мушкетёрском мундире воевал, под Кагулом на пехотных башмаках все ноги себе истоптал. Камзолы и штаны у солдат заужены, на голове неудобные шляпы, да ещё букли и косы эти, – с отвращением мотнул головой подпоручик. – То ли дело егерский мундир, хотя и здесь, конечно, есть что дорабатывать, вот тот же поясной ремень, вон как перегружен, чего на нём сейчас только не висит. И кое-что можно будет даже распределить на самом мундире. А вообще для солдата что важно, Ваше превосходительство? – и, увидев горящий любопытством глаз генерала, подвёл итог рассказа: – Для солдата важна простота: быстро вскочил по тревоге, влетел в штаны, затем в сапоги, накинул на себя куртку, на голову удобный картуз, нацепил сверху ремень, в руки схватил ружьё и всё, он уже готов к бою!

– Интересно, очень интересно, – пробасил Потёмкин. – А ну-ка, господа, пожалуйте к моему рабочему столу. Сейчас я Сашке скажу, и нам чаю с французским печеньем подадут.

Григорий Александрович оказался очень лёгок в общении. Сам, обладая живой харизмой, он мог внимательно выслушать собеседника, поддержать разговор и не ставил никаких рамок иерархии. Не зря австрийский фельдмаршал и писатель мемуарист де Линь, служивший под началом Потёмкина, оставил потомкам такое подробное описание этого незаурядного человека: «Трусливый за других, – пишет он о князе, – Потёмкин сам очень храбр: он останавливается под выстрелами и спокойно отдаёт приказания… Он очень озабочен в ожидании опасности, но веселится среди неё и скучает среди удовольствий. То глубокий философ, то искусный министр, великий политик, а то десятилетний ребёнок. Он вовсе не мстителен, он извиняется в причинённом горе, старается исправить несправедливость. Одной рукой он подаёт условные знаки женщинам, которые ему нравятся, а другой – набожно крестится. С генералами он говорит о богословии, с архиереями – о войне. Он то гордый сатрап Востока, то любезнейший из придворных Людовика XIV. Под личиной грубости он скрывает очень нежное сердце; он не знает часов, причудлив в пирах, в отдыхе и во вкусах: как ребёнок, всего желает и, как взрослый, умеет от всего отказаться… Легко переносит жару, вечно толкуя о прохладительных ваннах, и любит морозы, вечно кутаясь в шубы…» И вот с таким человеком, довелось беседовать Егорову.

– Да, интересное суждение у вас, голубчик, о военной тактике. Весьма и весьма необычное. Значит, вы полагаете, что нужно всемерно развивать егерские войска и прицельный стрелковый бой? Вводить его основы и в мушкетёрские роты пехотных полков? А ведь целый ряд авторитетных военачальников утверждает, что пуля есть лишь дополнение штыка, а все баталии всё равно решаются натиском сомкнутых колонн.

– Ну, какое-то время да, – согласился Лёшка. – Но огневой стрелковый бой будет всё время с годами только усиливаться, так же как и урон от артиллерии. И в итоге развёрнутые линейные шеренги будут просто выкашивать такие сомкнутые колонны, даже не допустив их до своих порядков.