Читать книгу "Улыбка смерти на устах - Анна и Сергей Литвиновы"

Порецкий просил о втором свидании уже в четверг, но я настояла на пятнице — как раз выходные наступают, на работе его долго не хватятся, а чем позже к месту преступления придут правоохранители, тем меньше следов остается, это закон.

Однако камера под козырьком его подъезда меня реально волновала. Поэтому я категорически отклонила предложение сходить куда-нибудь вместе, поужинать.

— Что мы с тобой, — проворковала я, — будем, как дети, по забегаловкам бегать! Мне и дома у тебя очень комфортно было.

— Тогда, — пообещал Игорек, — я что-нибудь приготовлю.

Знаю я эти ужины по-мужчински! Что-то обязательно пригорит или убежит, пока он будет вокруг плиты скакать. Вдобавок ужин на плите — сильнейшая улика: вряд ли суицидник станет для самого себя вкусненькое готовить.

— Нет-нет, — возразила я, — не надо ни в коем случае ни с каким съестным возиться. Сытое брюхо, как известно, к любови глухо. Ты лучше хорошего шампанского прикупи.

Я надеялась, что так он и поступит. А сама взялась за подготовку нашего томного вечера. И если в первый раз я, чтобы сбить с толку видеокамеру, изображала из себя хулиганку, девочку в стиле апаш: клетчатое кепи, очки вполлица с простыми стеклами, плиссированная юбочка выше колен, высокие сапоги, то для второго (и последнего) свидания я примерила другой имидж. А именно: очки на сей раз были маленькие, наглухо зачерненные, ленноновские, плюс — блондинистый парик с кудрями до плеч, белое платье на пуговицах — наподобие тех, в которых в косметических салонах расхаживают сотрудницы; картину довершали белые же чулочки и кроссовки. И большая белая сумка, которая пригодится мне для эвакуации — на ней, для завершения образа, так и просилось вывести красный крестик. Можно даже будет с Порецким поиграть в доктора. А потом окажется, что я — это доктор смерть.

Да! Меня возбуждала сама ситуация. Адреналин прямо-таки бушевал в крови. Только бы не забыться, не потерять контроль над собой, не наделать ошибок.

К нашему пятничному свиданию Порецкий почти выполнил мои указания. Почти — потому что он все-таки приготовил для меня горячее блюдо: куриные сердечки, тушенные в сметане. Подумать только, сердечки! Чем он хотел меня удивить — субпродуктами? И шампанского тоже закупил с перебором: шесть бутылок «Дома Периньона», надо же.

От сердечек я решительно отказалась, а он молвил:

— А я поем, очень, — сказал, — это блюдо люблю, еще с детства, мамочка стряпала — а жена покойная его терпеть не могла и меня не кормила — а как я один остался, так на субпродуктах отвязываюсь.

— Ладно, ешь, раз любишь — почему бы не побаловать себя, тем более напоследок. И шампанского мы выпили — чинно, не спеша, с тостами. Потом он овладел мною прямо в гостиной, на диване, а после — на то и был расчет! — отяжеленный сексом, сердечками и шампанским, уснул.

Пока он почивал, я как следует подготовилась. Для начала помыла всю посуду — кроме бокалов, они мне еще пригодятся, и спрятала сковородку с дурацкими сердечками в холодильник. Ничто не должно свидетельствовать, что у него тут были гости. Потом я наполнила ванную теплой водой и принесла туда свечи. А потом — главное! — перелила в его бокал из-под шампанского приготовленный мной заранее раствор. Раствор был произведен, что называется, из сырья заказчика — в свой предыдущий визит, когда Порецкий заснул, я прошерстила не только его телефон и комп, но и аптечку. В лекарствах я, слава богу, разбираюсь — а у клиента оказался в заначке целый клад антидепрессантов: амитриптилин, прозак, миртазепин. Для передозняка трициклики и тетрацикли-ки — милое дело: сонливость, угнетение дыхания, кома, смерть. Вопрос заключался в дозах — я с запасом взяла таблеток сорок. И еще дома проделала нелегкий и кропотливый труд: обычно таблетки антидепрессантов снабжены горькой оболочкой именно для того, чтобы ими тяжело было травить(ся). Поэтому я очистила ядрышки таблеток, словно орешки от шелухи, от этой ужасной на вкус оболочки. Разведенную заранее дозу я на квартире Порецкого вылила в бокал клиента и долила сверху шампанским — нет, я бокала не касалась. Потом пошла его будить — передо мной стояли две задачи: заманить его в ванную и заставить выпить отравленный бокал. А если он не захочет? Или вкус шампусика не понравится? Ладно, глаза боятся — руки делают.

Когда я вернулась в гостиную, он уже и сам проснулся, и я всячески начала прельщать его на новые подвиги — теперь переместиться в ванную, в воду, при свечах. Я, разумеется, не стала надевать никаких его рубашек — из соображений, чтоб не оставлять следов. Но мое белое платье на голое тело, застегнутое всего на две пуговицы и обнажавшее то одно, то другое пикантное местечко, заставило его покинуть диван и, подобно животному за дудочкой крысолова, отправиться вслед за мною в ванную комнату. По пути я предложила ему шампусика — он не обратил внимания, что новая бутылка уже открыта и разлита, и я проследила, чтобы он взял правильный бокал.

— За любовь, — провозгласила я, — и до дна! Простые методы — они самые действенные, поэтому даже если он заметил странный вкус напитка, мое сладкое понукание не позволило ему не допить. Когда он выпил, я увлекла товарища в воду, помогла улечься и взгромоздилась на него сверху. Смерть должна была прийти, как запланировано: на пике удовольствия.

И Порецкий уснул практически сразу, только успев разрядиться.

В силу профессии мне доводилось видеть много смертей — особенно на первых практиках в тверской больничке и потом, когда я после колледжа перебралась в столицу. Меня, как молодую, да еще и пришлую, в наиболее поганые смены ставили, в самые гадские дежурства назначали. И это сказки, что кому-то смерть бывает в радость. Конечно, она порой приходит как избавление, и мучения у больного бывают столь сильными, что уход воспринимается словно манна небесная. Но все равно приближение к последней черте — это всегда боль, страдания моральные и физические. А вот Порецкий умирал счастливым. И даже не ведал, что умирает. И легкая улыбка довольства застывала на его устах.

Я собрала оба использованных нами презерватива, потушила и унесла из ванной свечи. Потом надела перчатки, вымыла свой остававшийся бокал. Затем сняла все белье с кровати, на которой мы кувыркались в среду, — тючок получался внушительный, но не оставлять же его, с многочисленными следами моей секреции, волосами, чешуйками кожи и прочими ДНК. После — залезла в комод и застелила постель свежими простынями.

Проглядела комп Порецкого, который оказался, как я уже выяснила, незапаролен, и всю его исходящую корреспонденцию последних дней: слава богу, нигде и никому он знакомством со мной не хвастался, никаких моих фоточек, сделанных тайком, не посылал. Я проглядела и его телефон, подозрительные эсэмэски типа: а у меня сегодня свидание — отсутствуют. Я для начала грохнула его и мои звонки и сообщения друг другу, а потом решила все-таки: кто знает, какие сейчас технологии и можно ли восстановить, с кем он разговаривал или писал, — поэтому, от греха, прихватила его трубку с собой.

В портмоне хозяина я, разумеется, не стала трогать карточки, а вот наличные взяла. Кэш персонифицировать трудно, а лишние тридцать восемь тысяч рублей никому не помешают. Будем считать их моим скромным гонораром. В кошельке его я только пару сотен оставила.