Читать книгу "Львы Сицилии. Сага о Флорио - Стефания Аучи"

Гамамелис — успокоительное.

Гвоздика — при тошноте и несварении желудка.

Лапчатка — от кишечных инфекций.

Корень конского каштана — от болезни вен.

Хина — от лихорадки…

* * *

Иньяцио быстро доедает остывший обед, пока Джузеппина ходит из угла в угол.

Он молчит, но знает, что опасения невестки не напрасны: незаконнорожденный ребенок сейчас совсем некстати. Иньяцио встает и уходит, не попрощавшись.

Винченцо сидит в конторе один, склонившись над записями. Иньяцио кладет руку ему на плечо.

— Ты мне доверяешь?

Юноша кивает.

— Что у тебя с баронессой?

— Ничего, дядя. Клянусь.

В его взгляде Иньяцио снова замечает тот сумрак, о котором подозревал и которого всегда боялся. Теперь он проявился, и с ним нужно как-то поладить.

— Все не так, как думает мама: она говорит так потому, что… — Винченцо проводит руками по густым волнистым волосам. — Не знаю почему.

— Ты — ее сын. Она боится потерять тебя. — И ревнует, думает он. Потому что твоя мать любит тебя не как сына, а как часть себя, такая любовь ничему не оставляет места.

— Мне кажется, она тоже любит меня, Изабелла. — Винченцо ставит локти на стол.

— С чего ты взял?

— Однажды она стояла за занавеской, когда я проходил под ее окнами, она поздоровалась со мной. А еще она улыбается мне, хотя мать ее ругает. Эта старуха ненавидит меня, как зачумленного.

— Ее мать тоже хочет для нее лучшей доли.

— А я чем плох?

Иньяцио не отвечает. Флорио богаты, это правда. Но Винченцо не из благородного рода, а для таких, как Пиллитери, голубая кровь важнее всего.

— Послушай, — Иньяцио гладит племянника по голове, — через месяц ты уедешь в Англию, надолго. Если, когда вернешься, страсть твоя не пройдет, я попробую поговорить с Джузеппиной и убедить ее. Но не раньше. Сейчас, если твоя мать столкнется с юной баронессой, она задушит ее.

Винченцо смеется. Но взгляд у него темнеет.

— Знаешь, дядя, я тоже думал об этой поездке. Сомневаюсь, стоит ли мне уезжать.

— Как? — Иньяцио похолодел.

— Я не уверен, хочу ли ехать.

— Ты должен ехать, Винченцо. — Иньяцио, как всегда, говорит спокойно, но внутри у него все бушует.

— Но если Изабелла… — Винченцо роняет ручку. Капля чернил растекается по бумаге.

— Она — женщина, и, пока она красива, она желанна, но это не вечно, Виченци! У тебя есть твое дело!

— Если мать заставит ее выйти замуж за другого, я…

— Нет. — Дядя повышает голос, трясет его за плечи. — Ты не можешь так поступить со мной! Ты не можешь отплатить мне неблагодарностью за все то, что я сделал ради тебя, ради нашего дела! Ты должен позаботиться об этой лавке, о людях, которые здесь работают. Ты больше не принадлежишь себе, Винченцо.

* * *

Ты больше не принадлежишь себе.

Повторяет он про себя, шагая с опущенной головой, сжав в кармане кулаки.

Слова тяжелые, как камни.

Трудно избавиться от чувства вины. Все верно, дядя всю жизнь работал, работал ради него и его матери. Винченцо чувствует себя несчастным, как зверь в клетке.

Прежде он не ощущал так остро свою принадлежность семье, свои обязательства перед ней.

Вот и бухта Кала.

Еще год назад в порту теснились корабли, вдоль причала разгружали ящики с английскими и колониальными товарами. А сейчас, кажется, бухта стала меньше, окутана густой тишиной, в которой слышен только плеск воды.

Мысль о поездке в Англию вспыхнула в голове у Винченцо с новой силой.

Боже мой, если признаться себе честно, я хочу уехать. Он мечтает об этом с тех пор, как познакомился с Ингэмом. А как же Изабелла? Сердце его тоскует и рвется, он сомневается в обещаниях, которые читались в ее взгляде.

Ноги сами несут его на площадь Святого Элигия.

К черту условности. Он должен знать.

* * *

День клонится к вечеру, Изабелла выходит из дома. И сразу замечает Винченцо, прислонившегося к стене напротив.

Он подходит к ней, берет за руку.

— Ну что? — с нетерпением спрашивает он. — Я жду ответа.

Она замирает, хочет ответить, но слова не идут…

— Я…

Удар веера по губам останавливает ее. Подскочившая баронесса оказывается между ними.

— Чего тебе надо? Какого ответа ты ждешь?

— Я хочу поговорить с Изабеллой, не с вами.

— Не смей называть ее по имени! Для тебя она — баронесса Пиллитери. А теперь убирайся, не то мой сын задаст тебе, как ты того заслуживаешь, жалкий босяк.

Девушка за спиной матери бледнеет и молчит. Прижимает к губам сжатые кулачки.

Винченцо чувствует, как волной поднимается гнев.

— Ваш сын, синьора… — нет, он не польстит ей, упоминая титул, — гуляет где-нибудь в борделе, прожигая последние денежки, которые вы ему дали.

Увядшие щеки женщины вспыхивают. Должно быть, в молодости она была очаровательна, как Изабелла. Но жизнь взяла свое, лишив ее изящества и красоты.

— Ты, пес безродный! Как ты смеешь так со мной разговаривать?

— Я, в отличие от вас, не выказываю вам неуважения.

Люди останавливаются, смотрят на них. Кое-кто выглядывает из окна.

— Мои предки пороли таких, как ты, если они осмеливались поднять глаза или сказать лишнее слово, а ты смеешь так говорить со мной? Возвращайся в трюм, из которого ты вылез, ты и вся твоя семейка голодранцев.

Винченцо пристально осматривает баронессу. Кружева на платье штопаные, а оборка подола настолько изношена, что в нескольких местах порвалась.

— Вы сами выбирали наряд для выхода или ваша горничная?.. Хотя простите, у вас ведь больше нет горничной, не так ли? Тогда вам следует внимательнее осматривать свой туалет, ведь подол юбки у вас порван, синьора.

Пощечина звенит на всю улицу. Винченцо замирает.

Он не помнит, когда мать в последний раз наказывала его.

Терзаясь стыдом, Изабелла отступает к воротам. Винченцо, заметив это, отталкивает баронессу, забыв о пылающей щеке.

— Изабелла! — кричит он.

Но девушка мотает головой и, прежде чем исчезнуть в темноте двора, повторяет несколько раз:

— Нет, нет, нет!

Баронесса подходит к Винченцо и, привстав на цыпочки, шепчет ему прямо в ухо. Слова вонзаются, как острые клинки.