Читать книгу "Феликс и Незримый источник и другие истории - Эрик-Эмманюэль Шмитт"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чтобы пригласить ее в «Бальзар», достойный ее ресторанчик в стиле ар-деко рядом с Сорбонной, пришлось достать заначку. Под опаловыми стеклянными абажурами, освещавшими темные деревянные панели, мы, сидя на обитом молескином диванчике, в окружении официантов в белых фартуках, которые носились между столиками, болтали, наслаждаясь нашим тет-а-тет, перебирали забавные истории, блаженно, в экстазе, почти влюбленные друг в друга, несмотря на четыре десятка лет, нас разделявших. Я поведал ей, что именно она в день, когда мне стукнуло девять, определила мое увлечение фортепиано, потом позабавил ее, набросав портрет невероятной мадам Пылинской.
За десертом тень грусти легла на ее улыбку.
– Давай поедем в Кабур, – шепнула она.
– Когда?
– В субботу, после твоего урока. Я позабочусь обо всем: такси, билеты на поезд, номера в отеле. Вернемся в понедельник.
– Почему Кабур?
– Ну, это же очевидно, – мечтательно протянула она, это прозвучало так же, как одиннадцать лет назад «Шопен, разумеется».
Мне не потребовалось других доводов.
В субботу мадам Пылинска открыла мне дверь – в полном смятении, с опечаленным видом, тюрбан съехал набок – и объявила с порога:
– Альфред Корто умер.
– Что, простите?
Она подавила рыдание и повторила – трагическим тоном, уставившись в пол:
– Альфред Корто умер. Сердце не выдержало.
Я перепугался – мадам Пылинска явно утратила рассудок. Знаменитый исполнитель Шопена Альфред Корто покинул этот мир лет двадцать назад. Вряд ли она, посвятившая всю жизнь фортепиано, узнала об этом лишь сегодня.
– Ему было пятнадцать лет, – уточнила она.
– П-пятнадцать?..
– Мой Рахманинов дожил до двадцати двух!
Она указала на двух котов за ее спиной в коридоре:
– Рубинштейн и Горовиц ищут его повсюду. Я отвезла его к ветеринару, он потом отдаст мне урну. Бедный Альфред Корто… Ну входите же!
Посмотрев на оставшихся четвероногих, я пришел к выводу: Альфред Корто был тот рыжеватый котяра, что во время наших уроков сворачивался клубком на пуфике у кабинетного рояля. Через несколько секунд мадам Пылинска вышла из своей комнаты: поправив гранатовый тюрбан и закурив сигарету, как ни в чем не бывало она вновь впала в свой категоричный тон:
– Вы читали Жорж Санд?
– Кое-что читал.
– Поразительная женщина! Жорж Санд жаждала триумфа в музыке, но тут вышел облом, несчастная умела лишь стряпать одну книгу за другой. В конце концов она с досады решила поспособствовать расцвету Шопена – так распускается мак, защищенный от ветра. Основательная дама эта Жорж Санд! Когда Шопен жил у нее в Ноане, он был избавлен от материальных проблем, от необходимости давать уроки, мог целыми днями сочинять, играя на подаренном ею «Плейеле». Пока они были вместе, он задумал и создал все свои шедевры. Весьма полезная дама!
– Вы меня шокируете.
– Я?
– Вы сводите роль женщины к обслуживанию мужчины.
– Да мне плевать, кто эта Жорж Санд, женщина, мужчина или кашалот! Меня заботит лишь гений.
Она посмотрела на портрет Шопена, мне померещилось, что она бегло перекрестилась.
– Когда Шопен впервые увидел Жорж Санд, он спросил: «Это что, женщина?» Когда Жорж увидела Шопена, то спросила: «Кто эта девушка?» Хороша история!
– И у них ничего не вышло! – воскликнул я.
Она смерила меня суровым взглядом:
– Напротив, все вышло удачно! Если вы спите с женщиной вашего типа, типа, который вас возбуждает, то у вас связь с абстрактной идеей, а не с этой женщиной. Контакт остается поверхностным – так, соприкосновение кожных покровов. Здесь возможна замена – не та, так другая. Санд не подходила Шопену, так же как и он ей: вроде бы им ничего не светило друг с другом. Но если посмотреть глубже… – Она взяла несколько аккордов. – На самом деле любишь лишь тогда, когда не влюблен. – Покачав головой, чтобы поймать нить воспоминаний, она открыла том, лежавший на рояле. – В «Истории моей жизни» Жорж Санд описывает их медовый месяц, поездку на Майорку[28]. Шопен тогда работал над своими прелюдиями, и она рассказывает, как это было. Весьма поучительно. В ту ночь после проливного дождя вода стекала по водосточным трубам.
Она сыграла начало Пятнадцатой прелюдии…
– А вот это днем, когда мимо их окон шествовали паломники…
Она сыграла начало Девятой прелюдии…
– А однажды они вместе ловили бабочек на лугу…
Она перешла к Десятой прелюдии…
– А вот писк новорожденных крокодилов, что водились в болоте у самого монастыря в Вальдемосе, где они остановились.
Мадам Пылинска наиграла первые такты Второй прелюдии…
Я перебил ее:
– Скажите, мадам Пылинска, а разве на Балеарских островах водятся крокодилы?
Она в ярости встала:
– Нет, и никогда не водились!
– Жорж Санд несет невесть что.
– Я тоже! История с каплями дождя действительно была, остальное я выдумала. А вы и поверили?
– Пока не появились крокодилы.
– Ничтожный червь! Вы ничуть не лучше Жорж Санд. Сжалься, Господи, сжалься! Шопен отдан на съедение невежественной публике благодаря сплетням этой графоманки! Вот ведь дурища! Просто тупица… идио… нет, я лучше промолчу. Из христианского милосердия!
– Но ведь вы только что, напротив, утверждали, что Жорж Санд…
– Она сводит все к тому, что ей известно, к реальности, убогой реальности, которую описывает в своих книгах. Бедняга, она всего лишь писательница, романистка, иначе говоря, рабыня реальности. Шопен же музыкант, ему не нужны слова, ведь у него есть то, что словами не выразить.
Она перелистала ноты:
– Как он называл свои произведения? Вовсе не «Грусть», как напечатано у этого кретина британского издателя, а этюд опус 10, номер 3. Не «Прощание», а вальс опус 60, номер 1. Не «Капли дождя», а прелюдия опус 15, номер 28. Не «Щенок», а вальс опус 64, номер 1. Вы отвергаете крокодилов в болоте, потому что на Балеарских островах нет ни одного крокодила, но тогда следует отвергнуть и капли дождя, и шествие паломников, и бабочек! Шопен не описывает, не воскрешает в памяти, не рассказывает. На самом деле Жорж Санд куда больше подошла бы Листу, который сочинял программную музыку, музыку, иллюстрирующую стихи, игру воды в фонтанах на вилле д’Эсте, или же предлагал такие названия, как «Воспоминание», «Благословение», «Утешение». Шопен вообще не отталкивается от того, что идет извне: он творит! Никакие мысленные образы не предшествуют его музыке. Это музыка диктует свою реальность духу. Она остается непорочной. Она не выражает чувства, она их вызывает.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Феликс и Незримый источник и другие истории - Эрик-Эмманюэль Шмитт», после закрытия браузера.