Читать книгу "Я признаюсь - Анна Гавальда"

Чем дальше мы отодвигали от себя частную жизнь, тем больше мы раскрывались друг перед другом, поскольку то, ради чего мы жили, как бы ни печально это выглядело, многое говорило о нас. Да практически все.

Ваш костюм, ваша специальность, ваши досье, ваши преценденты, моя мантия, моя наследственность, мои досье, мои хлопоты; что мы могли к этому добавить?

Ничего.

Нашу жизнь. В этом и заключалась наша жизнь.

Эй, Кайе-Понпон, ты вообще сам-то слышишь, как ты говоришь? Со всеми этими твоими сложными временами, со скрытыми рифмами, бесконечными фразами и всем прочим? Ты не мог бы выражаться попроще, старик?

Ну так вот, уф… э-э-э… ладно… короче, в общем, мы с Лулу стали крепко выпивать, ну и само собой, стали расслабляться. И чем дальше мы с ним мерились пиписьками, тем сильнее становилось очевидно, что хвастаться-то нам особенно нечем и что даже и говорить-то об этом не стоит, учитывая, что семейные торжества шли полным ходом, а мы с вами, как два старых дурака, торчали тут, поедая свою тапиоку и пересматривая фильмы, которые знали уже наизусть…

Эй…

Вы видите мой средний палец, вот тут? Видите, как хорошо он вам указывает путь к дому Пер Ноэля?[46]

Не знаю, как вы, Луи, я не могу говорить за вас, но для меня, скажу вам прямо: это была лучшая передышка за всю мою жизнь.

И даже больше. Если бы я посмел. Если бы я был действительно уверен в том, что вы и вправду умерли навсегда. Тогда, быть может. Тогда, возможно, я бы вам сказал: это была единственная передышка в моей жизни.

Рождество – это всегда не слишком весело, если вы единственный ребенок, когда вы к тому же становитесь сиротой, то это начинает напоминать какое-то нелегальное бегство, но когда к вашему багажу добавляется первый травматлантический развод, а вслед за этим вас еще и имеют в жесткой форме с детьми, якобы страдающими от вашего стресса, с заботливым любовником, то тогда… Как бы это сказать? У вас было лучше, чем вся эта мишура с рождественским вертепом и добрыми намерениями.

У вас было честнее.

Я был плохим сыном, плохим мужем и плохим отцом, я это знаю. Это так. Это факты. Но… Нет. Никаких но. Я пишу вам сегодня ночью не для того, чтобы оправдываться. Так что никаких но. И все же. И. Вместе с тем. Так уж вышло.

Так уж вышло, что меня воспитали без любви. Меня воспитали без любви, и откуда вам было знать, что значит расти в одиночестве и никогда не иметь вдоволь… как бы это сказать… не наобниматься вдоволь: от этого навсегда остается некая жесткость и неловкость.

Я был, таким и остаюсь, жестким и неловким мужчиной.

И вместе с тем, так уж вышло, что меня еще и обучили, нет, простите, выдрессировали для того, чтобы обеспечивать незыблемость предприятия, не мною основанного, но дающего кров и пропитание (а может быть, даже, может быть, кто знает? Еще и уход, образование, мир, некоторый покой, скажем, относительное материальное спокойствие) тысячам людей.

И это тоже факты. Плохой муж, плохой сын и плохой отец, но тем временем все вокруг сыты. Все.

Если бы я сел в тот самолет, как было запланировано при условии, что я получил бы более высокую оценку за письменную работу по истории, если бы я знал, кем был Пипин Короткий, что он основал и кто был его сыном, если бы отец не наказал меня, лишив этой совместной с ним поездки, то я бы тоже погиб. Меня бы похоронили рядом с ним в каком-то нелепом мавзолее, и эти тысячи людей, которых я упоминал выше, возможно, никак бы от этого не пострадали, но покамест все же именно я взялся за это дело. И моего мнения на этот счет никто не спрашивал.

И все сыты.

Все остальное осталось за бортом. Я не смог совместить профессиональную жизнь с частной. Я знал, что лучше подготовлен, именно подготовлен, для профессиональной деятельности, и отдавал ей предпочтение, более или менее сознательно, в зависимости от того, насколько меня от этого отвлекала жизнь.

Эти подробности не делают мне чести, и, кроме меня, об этом никто не знает, но мне-то известно, мне-то ведь известно, что я отдавал предпочтение тому, что казалось мне проще, удобнее, нет, пусть не удобнее, в нашей семье не принято искать комфорта, но более выполнимо.

Я поощрял собственную жесткость и неуклюжесть, чтобы превратить эти недостатки в свои преимущества. Я поощрял в себе то, что приносило мне наименьший вред. И… И вот до чего я себя довел, вот что я без конца прокручивал в голове ночами, когда уходил от вас и мой мозг отпускал тормоза.

У вас, думал я тогда, хотя вы и жили один, все-таки чувствовалась жизнь, чувствовалась любовь к жизни. У меня ничего этого уже не было.

Я по-прежнему не знаю, почему вы протянули мне руку, Луи, вы так никогда мне этого и не сказали, но одно я знаю наверняка – то, что наша зимняя передышка пошла мне на пользу. «Ешь суп, вырастешь большой» – как говорят настоящие мамы и… Спасибо за ваши супы, сосед. Спасибо за ваши супы, супы-пюре, крем-супы и колдовские похлебки. Увы, я был уже слишком стар, чтобы вырасти, но вы помогли мне разогнуться, выпрямить спину, наново справить малышу позвоночник, тем самым позволив ему выгадать… что… быть может, целый сантиметр.

Целый сантиметр и желание, или скорее нужду, потребность в продлении этого перемирия с самим собой.

Пипин Короткий был королем франков, он основал династию Каролингов и был отцом Карла Великого. Так, теперь, когда я это помню, я бы мог это наконец забыть, не так ли?

Нет, правда, какое мне дело до этого Пипина Короткого…

Наш новогодний вечер был безупречен.

Накануне я не приходил, и в этот вечер приехал поздно, потому что был в разъездах, стремясь поблагодарить всех сотрудников головного офиса и наших французских филиалов за прошедший год. (Не люблю пожелания. Слишком благочестиво, слишком галантно.) Смотрите-ка, плохой отец, зато какой радетельный хозяин, съязвят злые языки. Да. Это правда. Весь из себя радетельный хозяин. Пройти по офисам, развлечь целые этажи, посетить мастерские, сбить с ритма, наведаться в сторожки, посмотреть на лица, пожать руки, заглянуть в глаза, что-то понять, что-то отметить в уме, взять на заметку, чтобы не забыть, никого не забыть, спуститься на парковку и поприветствовать тех, кого никогда не видно, не переборщить, даже вообще ничего не делать. Просто, вот. Просто я тут. Просто прошел. Я ваш добренький хозяин, бедолага и страдалец, это и так понятно, но все же посмотрите сами: вот он я. Я помню, что вы существуете, вот и все. Это все, что я имел вам сказать: я о вас помню.

Итак, как я уже сказал, я приехал поздно и даже не потрудился поменять рубашку, тогда как вы, вы надели праздничный фартук и предстали перед нашей спасательной шлюпкой, коей нам приходился диван, с большим подносом.

На подносе стояли две белые пиалы под шапками из слоеного теста.