Читать книгу "Еретики и заговорщики - Максим Зарезин"

Полномочия Кокоса не ограничивались крымскими делами. Через полуостров русские послы, как мы знаем, направлялись на Балканы. Преимущественно через Крым осуществлялись сношения с Молдавией. Таким образом, крымский посланник вовлекался в обширный круг забот русской дипломатии. Иван III очень дорожил услугами Хози Кокоса, посылал ему «поминки» и «жалованье», и в переговорах с ним соблюдал почти те же формы, как и в сношениях с владетельными лицами.

Важна роль Кокоса и в матримониальных комбинациях тех лет. Первоначально за Ивана Молодого думали выдать дочь мангупского князя Исаака, властителя княжества Феодоро, располагавшегося на юго-западе Крыма. В 1474–1475 годах Хозия Кокос выступал посредником в деле устройства этого брака. Несомненно, идея выдать феодоритскую княжну замуж за сына московского государя родилась не в Москве, а в Крыму, тем более в Феодоро было велико влияние караимской общины.

Караимы Кафы и Мангупа, очевидно, приложили немалые усилия к тому, чтобы враждебные взаимоотношения Феодоро с генуэзцами сменились дружественными: в 1471 году князь Исаак посетил Кафу и заключил оборонительный союз. Однако эти планы разрушило османское нашествие и падение Мангупа.

Бахчисарайский дворец, построенный при Менгли-Гирее

Супругой Ивана Молодого, как мы знаем, стала Елена, дочь Стефана Великого. Сам овдовевший господарь в 1472 году женился на мангупской княжне Марии. Если добавить к вышесказанному, что вся переписка по поводу сватовства московского княжича к Елене шла через Крым, здесь же останавливались послы на пути ко двору Стефана, становится ясно, что матримониальные «маневры» в четырехугольнике Москва — Киев — Крым — Молдова связаны между собой, и связующим звеном выступают агенты московского правительства, в числе которых мог находиться и Схария.

Великий князь и посольские дьяки хорошо знали, кто такой Захарий Скара и где он проживает. Отсюда и путаница. Если у вас, к примеру, в городе N есть знакомый Иван Иванович Иванов, то, получив письмо из этого города за подписью И. И. Иванов, вы первым делом решите, что пишет именно ваш знакомый. Вот и в Москве, получив послание от Захарии из Крыма, заключили, что его автор — старый знакомый Скария.

Очевидно, в тексте не обнаружилось ничего такого, что заставило бы усомниться в лежащем на поверхности выводе. Что могло смутить москвичей — именование автора «князем таманским»? Но в те времена в ходу была привычка к пышным титулам. Кстати, Захария Гвизольфи, к тому времени лишенный турками своих владений, имел не больше прав называться таманским князем, чем ученый еврей Скара.

У евреев — в частности, у фарисеев — долго сохранялся древний обычай, по которому применительно к законоучителям — гиллелитам — использовали титул «князь» — «наси». Этого обычая держались и наследники фарисеев каббалисты. Так, например, в конце XIII столетия в Толедо местные каббалисты называли князем — в знак особого уважения — Тодроса бен Иосифа Абулафию. Поэтому обращение к Скаре одновременно и как к «таманскому князю» не удивительно и объяснимо.

В таком случае становится ясно, почему послания Ивана III дважды не находили адресата, а Захария Гвизольфи не получал ответы на свои письма в Москву. Бывший правитель Матреги был достаточно искушенным человеком и в случае долгой отлучки наверняка предпринял бы меры на случай появления в его доме московских гонцов, дабы не пропустить столь ожидаемое им приглашение от великого князя. Но Гвизольфи и ведать не ведает о визитах к нему посланцев Ивана III и сетует, что два предыдущих обращения остались без ответа. Что неудивительно, поскольку эти посланцы искали другого человека, а именно Захария Скару, который с легким сердцем отправлялся в дорогу, так как к великому князю на службу не просился и ответной реакции на свои просьбы от московского государя не ожидал.

Очевидно, конец этой путанице положил Федор Курицын. По некоторым сведениям, в 1484 году он встречался со Схарией при дворе Менгли-Гирея. Если бы Схария намеревался предложить свои услуги Ивану III, эта тема наверняка стала одной из главных в беседе. Мы полагаем, что по возвращении в Москву летом — осенью 1487 года, разбирая накопившиеся за время долгого отсутствия дела, Курицын узнал об обращении Схарии к великому князю и не дошедших до адресата ответах государя, затребовал переписку и обнаружил ошибку.

Отложенный Апокалипсис

Михаил Олелькович и его приближенные пробыли в Новгороде неполных пять месяцев. Как за столь короткое время Схария сумел успешно засеять местную почву буйной еретической растительностью? Для приезжих, даже иноверцев, завязать контакты с местными православными священнослужителями не составляло труда, — этому способствовало то обстоятельство, что новгородские иереи заведовали в городе торговыми весами и мерами. Благодаря этому единоверцы Схарии, среди которых, вероятно, были торговцы, получили благоприятный повод для общения и последующей проповеди своих взглядов среди духовного сословия. Можно с уверенностью назвать и вопрос, живо интересовавший новгородских иереев, свет на который могли пролить гости из Литвы. Они как раз располагали на этот счет весьма любопытными и даже сенсационными — с точки зрения новгородских неофитов — сведениями.

…В конце XIV века константинопольский проповедник Иосиф Вриенний принялся говорить о том, что по истечении семидесятого столетия от Сотворения мира, а именно 31 августа 7000 года (или 1492 года от Рождества Христова), наступит Страшный Суд. 7000 лет — конкретное земное время существования мира — представлялось отражением символического времени «шести дней творения», включая седьмой день, когда Господь почил «от всех дел своих». А поскольку «у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день», то символическая седмица превратилась в семь тысячелетий существования человечества. Завершение «космической седмицы» представлялось окончательным выходом из того порядка времени, в котором пребывала вселенная, тем выходом, которому предшествовал Апокалипсис. «Солнце превратится в тьму и луна в кровь прежде нежели наступит день Господень, великий и страшный» (Откр. 2:31)

Страны католического мира сравнительно спокойно отнеслись к «роковой» дате, вероятно, потому что еще в 532 году западный мир перешел на летоисчисление от Рождества Христова. Между тем в Византии мысль о грядущем светопреставлении стала почти всеобщим убеждением; нередко люди покидали свои дома, бросали службу и бежали в монастыри готовиться к предстоящему Страшному суду. Многие видные представители русского духовенства разделяли этот предрассудок: «настало последнее время», говорил в своих поучениях митрополит Фотий; то же повторяли и его преемники, митрополиты Иона и Филипп. Эсхатологические настроения находили отражение в учительной и житийной литературе, грамотах церковных иерархов.

Новгородский торг. Художник А. М. Васнецов

Рогожский летописец, отмечая в 1479 году совпадение Пасхи и Благовещения, сообщает, что «не часто так бывает, но реткажды, окромя того лета отъселе еще до втораго пришествиа одинова будет». Московский летописец, рассказывая о симпатиях новгородцев к литовскому князю, сетует, что «ныне же на последнее время за 20 лет до скончаниа седьмыя тысящи, восхотеша отступити за латыньского короля». В XV веке широкое распространение получают иконы на сюжеты Страшного суда, Апокалипсиса, Сошествия во ад, которые до того встречались крайне редко. Любой не ленивый умом православный при приближении критической даты не мог не задаваться вопросами относительно предстоящего Судного дня, а затем — относительно несостоявшегося Апокалипсиса.