Читать книгу "Малюта Скуратов - Дмитрий Володихин"

Страна отстаивала себя, она не желала молча сносить унижения. Новгородчина, весьма вероятно, могла превратиться в очаг наиболее активного сопротивления. Царь нанес ответный удар, стремясь подавить любые искры смуты, которую пришлось облечь понятным и привычным именем «измены».

Если проанализировать маршрут «северного похода», то станет видно, что опричная армия прошла добрую половину земской территории. Видимо, Иван Васильевич задался целью не только подавить волнения, но и провести масштабную акцию устрашения на возможно большей территории.

Что ж, с карательными функциями Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский справлялся превосходно. Во время карательного похода на Северную Русь он оказался незаменимым помощником Ивана IV. Мало какой человек, пребывая в здравом уме и твердой памяти, помня о Боге, взялся бы за такое злодейство. А Малюта не только взялся, но и выполнил его с большой основательностью.

В то время как Безнин воевал, подставлял голову под пули и стрелы, вел долгие трудные тяжбы с западными дипломатами, этот «специалист»… тяжко трудился, едва успевая пот отирать со лба, после того, как у очередного «подследственного» голова слетала с плеч.

И кто из них более достоин царской награды?

Тогда почему Михаил Андреевич Безнин получил тот же самый чин думного дворянина на шесть лет позже, чем Малюта? Когда уже и опричнины след простыл…

Научные, публицистические, историософские труды о временах Ивана Грозного наполнены полемикой: нужна ли была та бойня, которая обрушилась на Московское государство в 60—70-х годах XVI века? Оправданна ли она? Каковы ее реальные масштабы?

Ответы на первые два вопроса во многом зависят от ответа на третий.

Существуют заметки иностранцев — как тех, которые посетили Россию, так и тех, кто никогда в нашей стране не бывал, — где названы умопомрачительные цифры: десятки, сотни тысяч жертв грозненского террора! Критический анализ этих источников заставляет задуматься о том, откуда авторы заметок брали информацию. Чаще всего это слухи, сплетни или, еще того хуже, «контрпропаганда» поляков, литовцев, немцев. В тех случаях, когда иноземец начинает вещать самыми общими словами об эпическом деспотизме Ивана IV, об ужасах его правления, как раз и появляются ни с чем не сообразные исчисления жертв. При описании массовых казней — например в Новгороде Великом (1570) или Полоцке (1563) — иностранным авторам изменяет чувство меры. Тут их фантазии нет предела, а реальной информированности не видно. В подобных случаях использовать иностранный источник — большая ошибка.

Но когда речь идет о том, сколько именно русских людей или царских пленников подверглось казни в какой-то конкретный день, при стечении строго определенных обстоятельств, уровень достоверности в записках иностранцев — заметно выше. В конце концов, те из них, кто присутствовал при расправе, могли очень хорошо и точно запомнить всё происходившее. Так, думается, показания Шлихтинга о казнях в Москве летом 1570 года весьма точны. И ни отвернуться от них, ни проигнорировать их нельзя.

Что ж русские источники?

Самым важным из них являются синодики казненных. Именно они составляют наиболее серьезную документальную основу, по которой можно судить о размахе государственного террора. Конечно, они не полны. Во-первых, твердо известны жертвы опричников, не попавшие в синодики. В их числе — бывший митрополит Филипп, убитый Г. Л. Скуратовым-Бельским в 1569 году. Во-вторых, синодики охватывают период с конца 1564-го — начала 1565-го по ноябрь 1575 года. Те, кто погиб от казней раньше 1564-го или позже 1575-го, туда заведомо не вошли. Правда, и массовый террор не выходит за эти хронологические рамки. Наконец, в-третьих, синодики составлялись в последние годы царствования Ивана IV. Точнее говоря, в начале 1580-х. Их создатели работали без особого тщания, небрежно[134]. К тому же многие документы, касающиеся карательной деятельности, за полтора-два десятилетия могли быть утрачены.

А значит, синодики дают документированный минимум жертв государственных репрессий. Если присоединить к их данным достоверные сведения из других источников, итоговая цифра получится примерно четыре-пять тысяч жертв.

Реальное количество тех, кто пострадал от грозненских казней, больше. Но насколько больше — на 500 человек или на пять тысяч, определить невозможно.

Теперь стоит задуматься, сколь велика названная цифра — четыре-пять тысяч строго документированных жертв — для средневековой России? Мало это или много?

Если применять мерки XXI века, то цифра эта впечатлить не может.

Во время Смуты начала XVII столетия казнили очень много. Особенно после того, как было подавлено восстание Болотникова. Нещадно казнили разинцев, чему не приходится удивляться: они и сами вдоволь напились чужой кровушки. Большими жертвами аукнулась Пугачевщина… и т. д.

А XX век внес новые коррективы. Всего за несколько месяцев после изгнания врангелевцев из Крыма большевики казнили там более пятидесяти тысяч человек[135]. Стоит повторить: за несколько месяцев — в десять раз большая сумма жертв государственного террора, чем за все правление Ивана IV. О дальнейших «успехах» карательной машины в «стране советов» и вспоминать-то не хочется…

В интеллигентской среде вот уже третий век циркулируют мифы об «извечном» деспотизме русского государственного строя и о его же «извечной» свирепости. Дескать, у «Большого медведя» лапы и морда вечно в крови.

И после блаженной памяти XX столетия подобное искажение нашей истории легко утверждается в массовом сознании. Вот уже несколько поколений с удивительной неразборчивостью принимают его на веру. Между тем оно абсолютно неверно. Никакой «вечной», «постоянной», «изначально присущей» склонности к массовым репрессиям в русской политической культуре не существовало.

Конечно же совершались казни по политическим мотивам. Конечно же случалось так, что в распоряжении палача оказывалось сразу несколько человек. Такое бывало и в XV веке, и в начале XVI. У нас (по древней византийской традиции) ослепляли политических противников, держали их в заточении, терзали тяжкими кандалами, отправляли на плаху… Например, осенью 1537 года регентша Елена Глинская повесила три десятка новгородцев — за открытое участие в мятеже князя Андрея Старицкого.

Всё это так. Политическая борьба на Руси отнюдь не принимала благостных розовых оттенков.

Но если спускаться от времен Ивана Грозного век за веком в колодец времен, то чем дальше, тем яснее будет становиться: Русь на протяжении нескольких веков не знала массовых репрессий. Нельзя сказать, чтобы они находились на периферии политической культуры. Нет, неверно. Массовые репрессии пребывали за ее пределами. Они просто не допускались.

Никакая «азиатчина», «татарщина» и тому подобное не втащили на русские земли пристрастие к такого рода действиям. Русь знала Орду с середины XIII века. Но свирепости от Орды не научилась. На войне, в бою, в запале, в только что взятом городе, когда ратники еще разгорячены недавней сечей, — случалось разное. Крови хватало. А вот по суду или даже в результате бессудной расправы, связанной с каким-нибудь «внутренним делом»… нет. Никаких признаков масштабного государственного террора.