Читать книгу "Эта свирепая песня - Виктория Шваб"

– Нет, братец, – проговорил Лео.

В камере Ильза уже опустилась на колени рядом с предателем.

– Генри держит тебя в неведении, но я считаю, ты имеешь право знать, какова она и каким, возможно, способен стать ты, если дашь себе волю.

– Ты о чем, Лео?

– У нашей сестры – две стороны, – вымолвил Лео. – И они не встречаются, а идут параллельно.

Странно! Лео обычно никогда не говорил загадками.

– Что?…

– Ты знаешь, сколько у нее звезд?

Август покачал головой.

Лео растопырил пальцы.

– Две тысячи сто шестьдесят две.

Август начал было считать, но остановился. Ильза в последний раз срывалась шесть лет назад. Именно тогда война за территорию прекратилась.

Лео пристально посмотрел на брата и описал в воздухе круг указательным пальцем.

– Как, по-твоему, братец, кто сотворил Пустырь?

За дверью сбивчивым шепотом каялся предатель. Ильза заключила его лицо в ладони и уложила на бетонный пол. Сама легла рядом на бок и принялась гладить мужчину по волосам.

Где-то в городе есть место, где ничего не растет.

– Это невозможно, – прошептал Август. Когда он последний раз сорвался во тьму, он уничтожил кучу народа.

Но чтобы Ильза сровняла с землей целый квартал? Неужто Ильза оставила шрам на теле города?

Неудивительно, что Генри не желает нарушения договора. А бойцы ФТФ думают, что Флинн использовал бомбу!

В принципе, они не ошиблись.

Перед внутренним взором Августа возник участок выжженной земли. Ильза… намеревалась ли сестра сотворить такое? Конечно, нет – Август тоже не желал причинить вред другому, но во тьме теряется все.

Когда сунаи «затемняется», жизнь обрывается. Тогда нет ни правил, ни границ.

Отступники и невинные, монстры и люди – погибают все.

«Выбраковка» – так это называл Лео.

Сколько умерло в тот день на площади? Сколько невинных душ затерялось среди грешников?

И если хаос повторится снова?

Нет! Должно существовать иное решение.

– Ее заточение – часть договора, – продолжал Лео. – Но память коротка, и, похоже, северянам пора кое-что напомнить.

От его тона у Августа по спине поползли мурашки.

– Лео, она – не орудие.

Брат посмотрел на брата своими черными непроницаемыми глазами.

– Мы все орудия, Август.

В камере Ильза начала напевать. Ее голосок едва доносился до Августа, но от приглушенной песни сестры у него завибрировали кости. В отличие от Августа, полагающегося на скрипку, или Лео, способного извлечь музыку почти из чего угодно, единственным инструментом Ильзы был ее голос.

Август смотрел сквозь глазок, и притупленный голод перекатывался в его нутре, а красный свет прорывал кожу человека и струей вливался в Ильзу. Август совсем недавно питался, и все равно она ныла – его непрестанная нужда, пустота, которая, как боялся Август, исчезнет только вместе с ним.

Тонкие струйки дыма клубились над пустыми глазами предателя. Наружу вытекали последние капли жизни.

Теперь в камере лежал труп.

– Позже ты поймешь, – спокойно вымолвил Лео. – Истинный глас нашей сестры прекрасен и ужасен.

За плексигласом и сталью Ильза погладила мертвого по голове жестом матери, убаюкивающей ребенка.

Августа затошнило, и он поплелся обратно в медицинское крыло.

Харрис застыл возле стола, а Генри все еще трудился над плечом Филлипса.

Сам Филлипс казался полумертвым.

Август ощутил невыносимую усталость.

Он едва не спросил, правда ли это – про Ильзу, хотя он уже знал ответ.

– Надо что-то делать, – пробормотал он.

Измученный Генри на миг отвлекся.

– Август, хоть ты не начинай.

– Отец, – произнес Август, – нужно предотвратить очередную войну.

Генри потер глаза тыльной стороной ладони и промолчал. Харрис ничего не сказал.

Да и Лео помалкивал – оказывается, брат уже стоял в дверном проеме.

– Папа…

– Август, послушай, – Эмили положила руку ему на плечо, и Август понял, что его бьет озноб.

– Уже поздно, – сказала Эмили вполголоса и вытерла кровь с его щеки. – Выспись. Тебе надо хорошенько отдохнуть, Август. Тебе завтра в школу.

Странный звук продрался через его горло.

Августу хотелось рассмеяться от абсурдности этой жизни с ее нескончаемым фарсом. Ему хотелось взять скрипку и играть, пока голод не уйдет и он не перестанет чувствовать себя монстром. Он чуть было не заорал про это вслух, но потом подумал про сестру, испепеляющую город, и прикусил язык. Во рту появился соленый привкус крови.

– Ступай, – Эмили мягко подтолкнула его к лифту.

И Август пошел по красным отметинам, словно по дорожке из крошек.

– Бурная ночка? – спросила Кейт, поднимаясь по трибуне.

Фредди сидел, склонившись над книгой, но она видела синяки у него под глазами и напряженно сжатую челюсть.

Он не поднял головы.

– Что, так заметно?

Кейт бросила сумку.

– Ты плохо выглядишь.

– Спасибо на добром слове, – сухо произнес Фредди и пригладил влажные волосы.

Он уставился в книгу, но страниц не переворачивал.

Вопросы роились у него в мозгу, и каждый норовил вырваться на поверхность, но присутствие Кейт почему-то удерживало их.

Кейт начала барабанить пальцами по скамейке, но, вспомнив замечание доктора Ландри, заставила себя остановиться. Она намеревалась завести разговор о скрипке, но сегодня Фредди не взял в школу инструмент. Кейт захотела посмотреть, что он читает – или притворяется, будто читает, но шрифт оказался слишком мелким, и она ничего не разобрала. В итоге Кейт сдалась и попыталась восстановить вчерашнее ощущение, их общую уютную тишину. Но ей не сиделось на месте. В раздражении она достала наушники и уже собралась нацепить их, когда Фредди заговорил.

– Что ты сделала? – произнес он, переворачивая страницу.

Кейт напряглась и обрадовалась, что он этого не видит.

– Ты о чем?

Фредди в конце концов отложил книгу. Платон. Какой подросток будет корпеть над древней философией?

И что у него за развлечения?

– Тебя опять выставили с урока физкультуры?