Читать книгу "Зеленая лампа - Лидия Либединская"

Переехали в Москву, два года бедствовали, перебиваясь случайными заработками. Но как-то Николай Бруни случайно встретил старого приятеля по летной школе и тот пригласил его поработать в авиационном институте – переводчиком с четырех европейских языков, которые он знал еще с детства. Работая в институте, он обнаружил незаурядные конструкторские способности. Жить бы да жить, даже две комнатенки дали в старом бараке неподалеку от института. Детей было уже шестеро: старшему сыну шел пятнадцатый год, младшая – годовалая.

Арестовали его 9 декабря 1934 года.

Узнав об убийстве Кирова, инженер Бруни сказал:

– Теперь они свой страх зальют нашей кровью…

Кто-то донес. И оказался Николай Бруни в лагере Чебью на реке Ухте. Работал лагерным художником, а в 1937 году, к столетию гибели Пушкина, получил зек Бруни почетный заказ: поставить памятник Пушкину в городке для надзорсостава и вольнонаемных. Памятник стал украшением поселка, а потом и города Ухты, и существует и поныне – распахнутый, свободный, словно вдыхая морозный воздух, откинув руку, сидит на скамье российский гений.

А создатель памятника – российский талант Николай Бруни – был расстрелян в феврале или марте 1938 года на лагпункте Ухтарка. Достойный представитель фамилии Бруни, он и в нечеловеческих условиях одного из страшнейших сталинских лагерей сумел внести свою лепту в многострадальное российское искусство!

Жена посылала телеграммы и запросы, ей отвечали: ждите… И она ждала до середины пятидесятых. А когда узнала правду, через несколько дней скончалась…

А тогда, в тридцатые, она надеялась. Но что бы она делала одна с шестью детьми, если бы не Лев Александрович?

Он безропотно взвалил на себя и эту ношу.

Семья имеет право жить лишь за сто километров от Москвы, и Лев Александрович покупает в Малоярославце половину дома – две небольшие комнаты. Летом сюда съезжалась вся семья, спали на чердаке и сеновале, а то и просто во дворе под открытым небом, варили картошку и каши, жарили на постном масле черный хлеб, жили дружно и весело – походы за грибами и ягодами, охота, пикники. Я счастлива, что и мне довелось принимать участие в этом малоярославецком братстве…

– У нашего папы восемнадцать иждивенцев, – с гордостью говорили старшие дети.

И никогда ни одной жалобы, всегда приветлив и ровен в обращении.

Вскоре после нашего знакомства у Нины Константиновны родился еще ребенок, к всеобщей радости это была девочка, Марианна. Поставить кроватку для новорожденной было в буквальном смысле негде. Племянник Миша сплел в Малоярославце корзинку из ивовых прутьев, и ее водрузили на радиоприемник, иногда корзинку с девочкой переносили на рояль. А так как гулять с Марьяшкой было некогда, то ее, тепло укутав, в этой же корзинке выставляли за окно на подоконник, предварительно крепко привязав корзинку к батарее центрального отопления. Окно находилось на пятом этаже, но туго спеленутая девочка безмятежно спала.

Я почти каждый день бывала в гостеприимном доме на Полянке, нередко оставалась там ночевать. Я полюбила всех его обитателей и подружилась со всеми. И с малышами, и со сверстниками моими, особенно со старшей дочерью Ниной, высоконькой, стройной девушкой с длинными черными косами. Нам всегда было о чем с ней поговорить, и нередко мы засыпали, обнявшись, поверяя друг другу извечные девчоночьи тайны. Поздно вечером возвращались с концерта или из гостей Нина Константиновна и Лев Александрович. Навсегда запомнился мне его ласковый, немного насмешливый голос:

– А наши Макс и Мориц уже спят… – И бережное, теплое прикосновение руки к моим волосам.

А сколько радости доставляло мне общение со старшим поколением семьи – Екатериной Алексеевной Бальмонт – она даже стала заниматься со мной французским языком – и с Анной Александровной Бруни, матерью Льва Александровича!

Анне Александровне (или, как ее называли многочисленные внуки, а вслед за ними и я, – Бабаня, Бабаничка) в сороковом году исполнилось семьдесят пять лет. Маленькая, подвижная, она всегда была чем-то занята, что-то писала или читала. А в молодости первая в России она перевела на русский язык Кнута Гамсуна – это ей обязаны мы знакомством с «Викторией» и «Голодом». Под разными псевдонимами печатала она в журналах собственные стихи и повести. До конца жизни не переставала интересоваться современной литературой. Мы, молодежь, без конца читали ей наши несовершенные стихи, и она не уставала нас слушать, была строгим и справедливым критиком, и мы очень дорожили ее мнением.

Мне вспоминаются летние военные ночи 1941 года. Рев сирены, гул самолетов. Мы с Бабаней одни в квартире, ей трудно спускаться в убежище. На лице ее ни тени страха. Она рассказывает мне о литературных салонах предреволюционного Петербурга, о Башне Вячеслава Иванова, о встречах с Блоком и Белым, Гумилевым и Ахматовой, Волошиным и Брюсовым, о богоискательстве, спиритических сеансах и теософских кружках. Увлекшись разговором, мы забываем о том, что каждую секунду бомба может упасть на крышу и навсегда прервать нашу беседу. Отбой. Можно немного поспать.

А однажды за утренним чаем Анна Александровна смущенно говорит, обращаясь к сыну:

– Понимаешь, Левушка, мне сегодня приснились стихи… – Она умолкает, легкая розовая краска заливает ее лицо: – Такие неприличные…

Мы смотрим на нее с изумлением.

– Да, да, неприличные, но ничего, послушайте:

Гитлер, Геббельс, Геринг, Гесс —

Все, конечно, заодно,

Всех бы их сложить под пресс, —

Все на «г» и все говно!

Последнее слово она не произносит. Лев Александрович от души смеется:

– Ох, ты наша патриотка… По-моему, это надо послать в «Окна ТАСС»…

И Анна Александровна вторит ему веселым смехом.

Война принесла много горя в семью Бруни. Старший сын, Иван Львович, еще осенью 1940 года был призван в армию, сначала служил в Монголии, но весной 1941 года их часть перебросили на запад, перестали приходить письма. Начало войны Иван Бруни встретил на границе. В середине июля был тяжело ранен под Борисовом и привезен в Москву, в госпиталь. Врачи самоотверженно боролись за его жизнь – было сделано несколько тяжелейших операций. Лев Александрович целые дни проводил возле сына. Я дежурила в госпитале днем и ночью, Нина Константиновна с детьми весной уехала в Крым, нужно было хлопотать, чтобы им разрешили вернуться в Москву.

Ушел добровольцем на фронт второй сын – Лаврик, почти еще мальчик, необыкновенно одаренный, именно на него возлагал Лев Александрович надежды, что он продолжит семейные традиции и станет художником. Надеждам сбыться было не суждено – Лаврентий Бруни пал смертью храбрых в 1944 году.

Традиции семьи неожиданно продолжил старший сын – Иван. Неожиданно потому, что, по его собственному признанию, ни в детстве, ни в юности особого интереса к изобразительному искусству не проявлял – увлекался поэзией, писал хорошие стихи, переводил. В семье думали, что он пошел в своего деда, Константина Бальмонта.