Читать книгу "Записки карманника - Заур Зугумов"

Чудесные свойства земли были оценены по достоинству, когда заключенным приходилось ловить мышей, ворон, белок и чаек. Мясо любых животных теряет свой специфический запах, если его предварительно закопать в землю. Золотой сезон начинался пятнадцатого мая и длился ровно четыре месяца, заканчиваясь пятнадцатого сентября. К лету основные забойные бригады формировались из вновь пришедших этапников, здесь ещё не зимовавших, ибо даже после одной зимовки выдержать повторно этот кошмар было не по силам никому.

Летом было немногим лучше, чем зимой. Здоровый деревенский воздух остался далеко за морем. Здесь же арестантов окружал напитанный испарениями болот разрежённый воздух тайги. Сопки были сплошь покрыты болотами и только лысины безлесных сопок сверкали горным известняком, отполированным бурями и ветрами. Нога тонула в топком мхе, а обувь за ночь не успевала просохнуть.

Летом воздух был слишком тяжёл для сердечников, зимой – просто невыносим. Тучи комаров облепляли лицо – без защитной сетки было нельзя сделать ни шагу. А на работе сетка душила, мешала дышать. Поднять же её было невозможно.

Работали тогда по шестнадцать часов и нормы были рассчитаны под это время. Если считать, что подъём, завтрак, развод на работу и пеший путь до места занимали минимум полтора часа, обед – час и ужин вместе с отходом ко сну – еще полтора часа, то на сон после тяжелой физической работы на воздухе оставалось всего четыре часа. Человек засыпал в ту самую минуту, когда переставал двигаться, умудрялся спать на ходу и стоя. Недостаток сна отнимал даже больше сил, чем голод. Невыполнение нормы грозило штрафным пайком – триста граммов хлеба в день и без баланды.

Мужики ещё как-то справлялись со всем этим, а вот заключенные-интеллигенты были полностью подавлены лагерем. Всё, что было дорогим, растоптано в прах, цивилизация и культура облетают с человека в самый короткий срок, исчисляемый неделями. Аргументы в споре – кулак и палка. Средство принуждения – приклад и зуботычина. Интеллигент превращался в труса, и собственный мозг подсказывал ему оправдание своих поступков.

Что же касается блатных, то они одни, пожалуй и жили нормально в этих условиях. Если, конечно, выражение «нормально» позволительно для характеристики жизни обитателей колымских лагерей во все времена. Их кормили карты, но и в быту у них всё было схвачено, особенно в санчасти, «на кресту» – единственном промежуточном этапе в сложной, а потому и запутанной системе лагерей Дальстроя. Это давало им возможность не работать и жить так, как они хотели. Ни один из покладистых медицинских работников лагеря не заботился о своей судьбе, ибо они были под покровительством урок. Больше всего блатных было на прииске «Спокойный».

Женских лагерей тоже хватало. В них было немало блатарок, которые иногда исполняли приговоры воров в отношении несговорчивого начальства.

Шли годы. С тех пор как Мишаня прибыл на колымскую землю, минуло пять долгих лет. Из совсем ещё юного вора Мишаня превратился в бывалого уркагана по прозвищу Муссолини, или Дуче. Как для мужиков-работяг, к которым в те времена применялись зачеты «один к трём», так и для бродяг годы, проведённые на Колыме, в плане достижения опыта и знания жизни, умения терпеливо преодолевать всякого рода препятствия и быть всегда в форме – можно смело приравнивать один к трем. Так что, исходя из этих колымских, критериев Дуче было уже не двадцать, а все шестьдесят лет.

Это был уважаемый всеми, всегда задумчивый, дерзкий, но добрый и отзывчивый уркаган. Впрочем, дерзость его проявлялась обычно лишь тогда, когда дело касалось чего-то очень важного, серьезного и принципиального. Тут уж он становился лютым, как волк, и с ним было лучше не связываться. Так что многие здраво полагали, что с Муссолини лучше дружить, нежели враждовать.

Все эти годы мысль о побеге ни на минуту не покидала его, но как сбежать с Колымы? С одной стороны на сотни километров сопки, тайга, болота, наряды, посты, немецкие овчарки и прочие прелести, а с другой – Охотское море. Очень многие в ту пору уходили в побег и погибали либо от пули конвоира, либо от голода и стужи, а некоторых разрывали в клочья стаи голодных волков. Тем, кто всё же дерзнул испытать судьбу, путь назад был заказан. Одинокий выстрел начальника конвоя из трофейного парабеллума или автоматная очередь навеки оставляли их жертву лежать на промерзшей колымской земле, пока падальщики-шакалы не обглодают каждую косточку, а пурга не заметет останки вглубь тайги, чтобы схоронить их там навечно.

14

В то время когда Дуче прибыл в Колымское управление лагерей, оперативной частью там заведовал капитан Еремеев – плюгавый урод с наклонностями садиста. Это была одна из тех злодейских натур, которые не отступают перед смертью, не знают ни веры, ни любви и по какой-то страшной, необъяснимой причине издеваются над людьми, доводя их до могилы, как будто они присягнули уничтожить весь род человеческий.

Мразь эту ненавидели и боялись почти все – и свои, и чужие. Он не ведал меры ненависти, которую считал главным двигателем всех жизненных процессов. Он не просто ненавидел заключённых – нет, он лелеял и холил свою ненависть, как чистую голубку, как светлое начало всех благословенных начал. Он ощущал себя бодрым и сильным, когда ненавидел, и делался вялым и дряблым, словно сдувшийся пузырь, когда это чувство покидало его. Неудивительно, что, руководствуясь такими жизненными принципами, он удерживался на должности главного кума управления почти пятнадцать лет. К тому же где-то в высших слоях гулаговской власти у этого паскудника была могучая поддержка.

Не раз на него совершались покушения, он был весь изрезанный, в шрамах, с проломленной в нескольких местах башкой и переломанным носом, но всё равно оставался при своих пиковых интересах, ненавидел людей, продолжая приносить им как можно больше зла и страданий.

Не обошёл этот гад своим вниманием и Мишаню. Ведь блатные для него были самыми ярыми и непримиримыми врагами, ибо только они и наносили ему раны и увечья, иногда, правда, чужими руками. Подобные инциденты на зонах и пересылках всегда происходили именно с подачи воров, и никак не иначе.

За время пребывания на Колыме, с легкой руки капитана Еремеева, Дуче изъездил почти все лагеря управления, не избежав, конечно же, карцеров и пересылочных бункеров. Много зловещих лиц довелось мне видеть в своей жизни, но ни одно не дышало такой яростью, как лицо старого уркагана Муссолини, когда он вспоминал лагерного кума. Зоркий глаз этой мрази следил за ним везде, где бы он ни был. Змей лишь ожидал удобной минуты, чтобы расправиться с неугодным вором раз и навсегда, но судьбе было угодно распорядиться иначе.

Вместе с первыми признаками весны 1953 года на Колыму пришли тревога и переполох. Умер вождь всех народов Иосиф Сталин, и никто из начальства не знал, чего теперь ожидать от властей. Все страшились неопределенности, начиная с начальника Дальстроя и кончая самым последним вольнонаемным рабочим, ибо у всех было рыло в пуху. Притаился на какое-то время и капитан Еремеев, видно, и его высокие покровители оказались не столь уж всесильны.