Читать книгу "В Париже дорого умирать - Лен Дейтон"

Полагаю, я не совладал с лицом.

— Ой, да это моя работа — знать подобное, — отмахнулся Луазо. — Третье. Мария решила, что вам можно верить, а я, несмотря на то что она иногда садится в лужу, склонен верить ее суждениям. В конце концов, она сотрудник Сюрте.

Луазо загнул четвертый палец, но ничего не сказал. Просто улыбнулся. У многих улыбка или смех — признак смущения, молчаливое желание снизить напряжение. Улыбка Луазо была спокойной и уверенной.

— Ждете, что я начну вам угрожать всякой всячиной, если вы откажетесь мне помогать? — Он пожал плечами и снова улыбнулся. — Тогда вы сможете обернуть мои слова насчет шантажа против меня же и преспокойно откажете в помощи. Но я не стану угрожать. Вы можете поступать так, как сочтете нужным. Я очень мирный парень.

— Для полицейского.

— Ага, — согласился Луазо. — Очень мирный для полицейского.

И это было правдой.

— Ладно, — после продолжительного молчания сказал я. — Но не поймите превратно мои мотивы. Чисто для протокола: мне очень нравится Мария.

— А вы серьезно думаете, что меня это разозлит? Сколько же в вас викторианского: играть по правилам, закусив губу и сохраняя лицо. Во Франции мы живем не так. Жена другого — это дичь. Подвешенный язык и ловкость — это козыри. Благородные помыслы — джокер.

— Предпочитаю свой стиль.

Луазо посмотрел на меня и улыбнулся своей медленной ленивой улыбкой.

— Я тоже.

— Луазо. — Я внимательно посмотрел на него. — Эта клиника Датта — она действительно под крылом вашего министерства?

— Уй, только вы еще не начинайте! Он заставил половину Парижа думать, что работает на нас.

Кофе был все еще горячим. Луазо взял чашку с полки и налил себе.

— Он никакого отношения к нам не имеет. Он преступник. Преступник с хорошими связями, но всего лишь преступник.

— Луазо, — сказал я. — Вы не можете держать под арестом Бирда по обвинению в убийстве той девочки.

— Почему это?

— Потому что он этого не делал, вот почему. Я был в клинике в тот день. Стоял в холле и видел, как девушка выбежала и умерла. И слышал, как Датт сказал: «Привезите сюда Бирда». Это была подстава.

Луазо взял шляпу.

— Хороший кофе.

— Это подстава. Бирд невиновен.

— Это вы так говорите. Но, предположим, убийство совершил Бирд, а Датт специально для вас солгал? Предположим, я вам скажу, что нам известно, что Бирд там был? Это бы сняло все подозрения с Квана, верно?

— Возможно. Если услышу личное признание из уст Бирда. Устроите мне свидание с Бирдом? Это мое условие.

Я думал, Луазо станет возражать, но он кивнул:

— Договорились. Не знаю, чего вы за него переживаете. Он же преступник, уж я-то в этом разбираюсь.

Я ничего не ответил, потому что у меня мелькнула неприятная мысль, что он прав.

— Ну хорошо, — сказал Луазо. — Птичий рынок, завтра в 11 утра.

— Завтра воскресенье, — напомнил я.

— Вот и отлично, по воскресеньям во Дворце правосудия куда спокойней. — Он снова улыбнулся. — Хороший кофе.

— Все так говорят, — буркнул я.

Глава 22

Довольно приличным кусок этого острова на Сене занимает закон в том или ином виде. На Иль-де-ля-Сите находятся префектура и суды, муниципальная и уголовная полиция, камеры предварительного заключения и полицейская столовая. В будние дни на ступеньках кишмя кишат юристы в черных облачениях, с пластмассовыми папками в руках снующие во все стороны, как испуганные тараканы. Но в воскресенье во Дворце правосудия царила тишина. Арестованные спали допоздна, а конторы пустовали. Единственным движением был тоненький ручеек туристов, с пиететом взиравших на возвышавшуюся каменную громаду Сен-Шапель, фотографируя и поражаясь ее несравненной красоте. Снаружи, на площади Луи-Лепин, сотни птичек в клетках чирикали на солнышке, а на деревьях сидели стайки диких птиц, привлеченных рассыпанным зерном и суматохой. Там продавали просо, измельченную скорлупу каракатиц, блестящие новенькие деревянные клетки, колокольчики, качели и зеркальца. Старики просеивали зерно в морщинистых руках, принюхивались, обсуждали качество и разглядывали на свет, как хорошее бургундское вино.

К тому времени, как я явился на встречу с Луазо, на птичьем рынке уже было полно народа. Я поставил машину напротив ворот Дворца правосудия и пошел прогуляться по рынку. С глухим прерывистым звоном часы пробили одиннадцать. Луазо стоял возле клеток с надписью «Перепелка на разведение». Заметив меня, он помахал рукой.

— Погодите минутку.

Он взял коробочку, маркированную «фосфорсодержащие витамины» и прочитал название: «Бисквиты для птиц».

— Это я тоже возьму, — сказал Луазо.

Женщина за прилавком сказала:

— Саксонский меланж очень хороший. Дорогой, конечно, но самый лучший.

— Пол-литра, — попросил Луазо.

Женщина взвесила, аккуратно завернула и завязала кулечек.

Луазо сказал:

— Я его не видел.

— Почему?

Я зашагал рядом с ним по рынку.

— Его перевели. Я не могу выяснить, ни кто распорядился о переводе, ни куда его перевели. Клерк в регистратуре сказал, что в Лион, но это не может быть правдой.

Луазо остановился напротив старой тележки с зеленым просом.

— Почему?

Луазо ответил не сразу. Он взял веточку проса и понюхал.

— Его перевели. По чьему-то приказу сверху. Возможно, они хотят, чтобы им занимался определенный следователь, который все сделает так, как ему велят. А может, просто убрали его подальше до конца официального расследования.

— А вы не думаете, что его перевели, чтобы спокойно приговорить?

Луазо махнул высокой женщине за прилавком. Та медленно направилась к нам.

— Я вас за взрослого держу, — хмыкнул Луазо. — Вы ж не ждете от меня ответа на это, а? Одну веточку, — сказал он женщине. И покосился на меня. — А лучше две веточки. Канарейка моего приятеля не очень здорово выглядела, когда я ее видел в последний раз.

— С Джо все в порядке, — заявил я. — Отстаньте от него.

— Как скажете, — ухмыльнулся Луазо. — Но если он еще похудеет, то пролезет сквозь прутья клетки.

Я оставил последнее слово за ним. Луазо расплатился за просо и двинулся между рядами новых пустых клеток, проверяя прутья и постукивая по деревянным панелям. На рынке продавали самых разных птичек. Их кормили зерном, веточками, давали воду и скорлупу каракатиц для клюва. Коготки у всех подстрижены, и никакие хищные птицы им тут не угрожали. Но пели лишь птички, свободно сидевшие на ветках.