Читать книгу "Кровавый приговор - Маурицио де Джованни"

— Хорошо. Тогда, Майоне, садись рядом с этой синьорой и запиши имена и адреса всех, с кем Кализе виделась в последний день жизни — накануне того дня, когда было обнаружено ее тело. Завтра приведи этих людей ко мне, по одному. Посмотрим им в лицо. Если это ничего не даст, вернемся назад. И будем искать, пока не найдем нужную мечту — болезненную мечту, которая убила старуху. А я ухожу домой: у меня болит голова.

32

В этот вечер Ричарди больше чем обычно была необходима нормальная жизнь — простые движения, обычные и размеренные. Прикосновение к предметам повседневной жизни — стульям, столу, ножам, вилкам и ложкам, еде. Здоровый ум во взглядах, привычные выражения лиц.

Сегодня он достаточно насмотрелся на слезы, ненависть и смерть. Ему не терпелось оказаться у своего окна.

Ему нужно было успокоить Розу, которая не привыкла, чтобы он возвращался домой так рано. Он сказал ей, что завтра у него будет трудный день и потому он хочет отдохнуть подольше.

Он торопливо поел, немного почитал, послушал радио: передавали большие симфонии, которые каким-то волшебным образом всегда успокаивали его. Он закрыл глаза и представил себе кружащиеся в танце пары, одетые как в кинофильмах — женщины в длинных платьях, мужчины во фраках. Они танцевали на ослепительно-белом мраморном полу, двигаясь по траекториям, которые были известны только им самим, и никогда одна пара не задевала другую. Дамы смотрели в глаза кавалерам; одна рука высоко поднята, ее ладонь лежит в ладони партнера; другая рука поддерживает платье.

В темно-красном кожаном кресле, при слабом рассеянном свете лампы с абажуром, он думал о себе и представлял себе жизнь других людей как огромный бал, на котором люди танцуют в одиночку или парами, каждый в своем ритме, и при этом задевают друг друга. А иногда во время танца они сталкиваются, и кто-то падает. В этом случае кто-то, кому это поручено, должен поднимать упавших и наказывать тех, кто стал причиной несчастного случая. Это скверная работа, но все же ее приходится делать.

В обычное время — может быть, на несколько минут раньше — он встал у окна в комнате, которую освещал желтый свет керосиновой лампы. Лампа когда-то принадлежала его матери. В квартире напротив ужин в маленькой столовой подходил к концу. Все уже вставали из-за стола, чтобы после короткого застолья вернуться к своим делам. Кто-то задерживался чуть дольше и выпивал чашку кофе, а самые маленькие дети съедали по куску сладкого.

Ричарди чувствовал, что настоящая любовь, если она не отравляет душу, может стать двигателем жизни. Наблюдая за соседями напротив, он угадывал их чувства. Рассеянный ласкающий жест, улыбка, дружеский подзатыльник. Обычные и необычные движения. Семья.

Ричарди смог бы многими способами объяснить, как больно бывает человеку, который потерял то, чего никогда не имел. Он не помнил — или помнил только смутно — свою больную мать, не помнил ее ласку, тепло ее объятий. Он мог лишь мечтать о ней.

А в доме напротив женщина, которой он был очарован, осталась, как бывало каждый вечер, хозяйкой кухни и начала приводить ее в порядок. Ричарди следил взглядом за ее знакомыми жестами, как человек слушает любимую пластинку, которую слышал уже тысячи раз. Он предугадывал ее движения, изучал ее шаги.

В своих мыслях он привык называть ее «моя любовь». Он никогда не скажет ей эти слова, потому что, вероятней всего, никогда не заговорит с ней. «Я ничего не смог бы дать тебе, кроме моей боли, — подумал он, — кроме моего до ужаса тяжелого креста».

Он никогда не осмелится подойти к этому крыльцу или попросить Розу узнать что-нибудь о соседях напротив. Тем более никогда не станет расспрашивать о ней какую-нибудь сплетницу из их квартала. Так вести себя невероятно для человека, который по профессии собирает сведения о жизни других людей.

Но ему не было тяжело оставаться вдали. Ричарди предпочитал воображать, мечтать, наблюдать издалека. Однажды встретив ее на улице, убежал прочь и, если бы такое случилось опять, убежал бы снова.

Любуясь точными движениями этой женщины и ее светлым обаянием, Ричарди думал о Кармеле Кализе и Нунции Петроне, продавщицах иллюзий. «Какое ужасное преступление выдавать себя перед людьми за человека, который делает то, что сделать невозможно! Привратница сказала, что люди приходили грустными, а уходили счастливыми. Но какое счастье может принести обман? Ты, у которой такие уверенные и спокойные движения, разумеется, не позволила бы мошеннице запачкать твои мечты лживой игрой. Твои сны похожи на тебя. Они, конечно, нежные, как ты, — негромкие, неяркие и спокойные. Ты уж точно не пошла бы к гадалке, чтобы их истолковать. Еще больше, чем обнять тебя, я хотел бы войти в твои сны. И охранять их для тебя».

Майоне ушел из дома Кармелы Кализе вечером. Теперь у него был список людей, которых Кализе видела в последний день своей жизни. Имена, мечты и адреса. Характеристики посетителей, их семей. И объяснение, что заставило человека выпрашивать, словно милостыню, слова гадалки и платить ей за них огромную цену.

Бригадир их не понимал. Никак не мог объяснить себе, зачем человеку нужно так дорого платить кому-то за чтение судьбы по картам. Или они все богачи? Но похоже, в списке есть и люди, которые зарабатывают свои деньги в поте лица. Продолжая шагать по улице, Майоне тряхнул головой. Нунция Петроне подробно и без утайки сообщила ему все эти данные. У нее настоящий дар вести расследование. Майоне, будь на то его воля, сейчас же принял бы ее в полицию на должность капрала, а то и выше. Среди имен было даже одно, которое, кажется, принадлежало важной особе. Об этом надо будет поговорить с комиссаром: такие люди неохотно идут в управление полиции. Но эти проблемы он начнет разрешать завтра. Сегодня у него есть другие дела.

Бригадир стал подниматься по улице, которая вела в кварталы, немного пыхтя при этом: весил он много, а подъем был крутым. Как обычно, люди, мимо которых он проходил, здоровались и снимали шляпы, но все держались на почтительном расстоянии от него.

Майоне решил зайти в гости, но не к Филомене. Сегодня он не пойдет к ней узнавать, как она себя чувствует и не нужно ли ей чего-нибудь; может быть, завтра. Идти домой он тоже не собирался: было еще рано. И домой ему не хотелось, хотя он не желал признаваться в этом даже самому себе.

Он стал взбираться на холм под проспектом Виктора-Иммануила; этот построенный при Бурбонах проспект кольцом окружал старый город. За переулком Святого Николая Толентинского, в глубине тупика, который кончался уже за городом, в зарослях чахлых кустов, стоял маленький многоэтажный дом. Его узкая и крутая лестница вела в комнату на чердачном этаже, где подоконники были покрыты пятнами голубиного помета. Здесь жил человек, который во многих случаях бывал очень полезен бригадиру Майоне.

Все еще тяжело дыша, Майоне постучался в готовую развалиться дверь. Низкий голос изящными интонациями спросил:

— Кто там?

Он назвал свое имя, и дверь открылась.

— Бригадир! Какая честь! Если бы я знала, что вы придете ко мне в гости, я бы накрасилась и сменила белье.