Читать книгу "Шарлотта Исабель Хансен - Туре Ренберг"

У девушек, которым в этом плане не очень повезло, росла уверенность в себе, что им было необходимо, а те девушки, которым повезло в этом плане, знали, что все это чепуха, они знали, что все это говорится именно потому, что на них-то самих смотреть приятно. Они прекрасно знали все это с самых давних пор. Еще в раннем детстве они замечали, как их врожденный блеск украшает окружающую действительность, что их подруги, которым повезло с внешностью меньше, разумеется, тоже замечали, еще не научившись тому, чем можно компенсировать это отсутствие эстетического везения. Так что обо всей этой бодяге, мол, внешность не имеет значения, Ярле знал все. Прежде всего, что это, как бы поосторожнее выразиться, не совсем верно. Но раз это уже сказано, раз это уже признано и упрочилось в общественном мнении, как бы это ни было для некоторых печально, надо добавить, что все здесь обстоит гораздо более сложно, чем изложено выше. Вот взять, к примеру, таких девушек, как Хердис и Грета. Как, например, можно было бы сравнивать двух таких девушек, как Хердис Снартему и Грета Страннебарм — такая у нее была фамилия?

Если попробовать описать Хердис при помощи метафоры света, то можно было бы сказать, что она сияет. Можно было бы сказать, что она как звездное небо. Можно было бы сказать, что она являет собой чистый блеск. Но если понадобилось бы описать Грету при помощи метафоры света, то можно было бы сказать, что она матовая. Можно было бы сказать, что у нее отсутствует свечение. А если бы пришлось описывать двух этих девушек в терминах жары и холода, описывать двух этих девушек, которые, между прочим, были почти ровесницами — Грета всего на каких-то два года младше сестры своей, — то довелось бы услышать собственный голос, говорящий, что Хердис обжигает как лед, в то время как Грета поддерживает в мире среднегодовую температуру.

И если задаться лишь тем, чтобы рассматривать их как, так сказать, чистые формы, то всем было бы очевидно, что упоительно приятно находиться поблизости от классических очертаний Хердис Снартему, подобно тому, как восхитительно пересекать площадь Святого Петра в Риме, или также подобно тому, как по телу начинают бегать мурашки, когда стоишь перед бьющими из земли в Исландии горячими источниками. И это все из-за ее мощных бедер, не правда ли? И это все из-за ее высоких скул, не правда ли? И это все из-за ее пухлых губ, широкой улыбки, пылающего розового язычка, не правда ли? И это все из-за ее просто-таки восхитительной попы, не правда ли? И так со всем, абсолютно со всем у Хердис Снартему: не было в ней ничего, что было бы создано непривлекательным, не было ни сантиметра в ее южнонорвежском теле, что не светился бы знанием секретов мастерства, точностью исполнения, симметрией и совершенной красотой.

В свете таких впечатлений трудно было разглядывать Грету Страннебарм. Боже ж мой, наверное, пришлось бы себе сказать, и особенно в таком случае, когда у Греты Страннебарм так неудачно сложились бы обстоятельства, что ей пришлось бы оказаться рядом с такой женщиной, как Хердис Снартему, — боже ж ты мой, боже мой, пришлось бы себе сказать, боже ж мой, до чего непохожими бывают люди! Какие же у нее мосластые руки! А ее ноги, ляжки и икры — как им недостает ритма. А спинища-то, какая она у нее сильная, колода дровосека какая-то, из жесткого мяса и выносливых сухожилий, грудь же, с ее туберкулезным покроем, наоборот, тщедушная. Вся Грета Страннебарм была составлена, не сказать иначе, из каких-то странных и лишенных блеска компонентов.

«И все же, — подумал Ярле Клепп, когда она открыла дверь. — И все же, — подумал он, еще раз ошеломленный, когда заглянул в ее черепашьи глаза. — И все же она фактически настоящая неземная красавица, и вот я тут стою, и прошло ведь всего несколько часов с тех пор, как мне пришлось пережить крах в любви, и все же я могу сказать, что эта черепахоподобная женщина, моя соседка, страшно привлекательна. Видно невооруженным глазом, — сказал он себе. — Видно невооруженным глазом», — сказал он себе еще раз.

— Да-а, — улыбнулся он. — Вот так. Вот и мы. Припозднились немножко. Это Шарлотта Исабель. Поздоровайся, Лотта, поздоровайся с тетей Гретой.

Лотта сделала книксен — что Ярле взял себе на заметку. «Ах вот так, — подумал он, гордо и немного изумленно, — есть в ней все же какая-то внутренняя грация».

Его дочь тянула шею, заглядывая за спину Греты:

— Привет, а этот Даниэль дома?

Грета улыбнулась и кивнула, она сказала, что он побежал опять играть со своей плейстейшн, — «иди к нему, не стесняйся», и потом она приподняла бровь, как если бы хотела дать понять, что согласна с тем, что Ярле рассказывал о дочери, что, мол, она развитая.

Пока он минут десять сидел с Гретой на кухне и объяснял ей то стечение обстоятельств, из-за которого он «вообще осмелился ей позвонить», как он сказал, из-за которого он «вообще не видел никакого другого выхода, кроме этого», как он сказал, Ярле вновь представился шанс увидеть, как его дочь без каких-либо церемоний вступала в контакт с другими людьми. Точно так же, как она это проделала с пожилой дамой в автобусе, с дочерью Эрнана, с Хердис, с девочкой в Аквариуме, а теперь и с лохматым Даниэлем, мальчиком, которому, кстати, досталось в наследство большинство странных черт его матери, в частности два по-лягушечьи широко расставленных глаза, повисшие, как капли воды, по обеим сторонам овального личика этого карапуза. Ярле видны были оба эти малыша, сверстники, валявшиеся на животе перед телевизором, пока он излагал Грете свою ситуацию.

У него есть дочь, как она может удостовериться. Да, это была непростая история, признал он и несколько приукрасил момент зачатия семилетней давности. Он назвал это непродолжительной юношеской связью. Ночная неудача. Но если бы он раньше об этом узнал, поторопился он сказать, то он, разумеется, давным-давно подставил бы плечо, как и подобает мужчине. Но вот получилось так, как есть, вздохнул он и с удовольствием согласился выпить еще чашечку кофе. Так уж получилось. Пришли ему письма и из полиции, и от Анетты Хансен, и вот она здесь, Шарлотта Исабель.

Грета бросила взгляд в гостиную. Склонила голову набок:

— Чудесная девочка какая!

Ярле поступил так же, как Грета. Бросил взгляд в гостиную. Склонил голову набок:

— Да, она чудесная.

— Жалко твоего приятеля, — сказала Грета.

— А?

— Ну, этого твоего приятеля. Бедняга!

— Ах да, моего приятеля! Ты Хассе имеешь в виду? Да уж. Ужас! Кошмар. — Ярле кашлянул. — Печень. Печень шалит, да, и в таком возрасте. И почки тоже.

— И то и другое сразу? — Грета посмотрела на него с недоумением. — Это же очень редко бывает, разве нет?

— Именно. Очень редко такое бывает. Очень. Ведь с ума сойти можно?

Ярле поерзал на стуле.

— И уже в этом возрасте?

Он поднялся со стула:

— Да, Хассе досталось, конечно. Не говоря уже о его спине. Вот так, ну ладно, тогда… тогда я пошел, мне пора, извини. — Ярле повернулся в сторону гостиной: — Лотта? — Он повысил голос. — Лотта!