Читать книгу "Мужчины из женских романов - Эллина Наумова"

Но она уже сообразила: никакой карьерной лестницы нет. Каждое повышение открывало дверь в комнату чуть большего размера. Там шипела кучка саботажников, алкавшая твоего места. Их надлежало усмирить, организовать и вместе сделать ремонт – косметический или капитальный. А затем поддерживать чистоту, не мусоря самой и не давая команде гадить по углам. Рано или поздно являлась какая-нибудь высокая комиссия. Если ей все нравилось, тебя одну выпускали в еще более просторную комнату. Или выгоняли через отдельную дверь. И снова ненавидящие взгляды, сопротивление коллектива и ремонт. Даже поняв это, она еще какое-то время стремилась в тронный зал. Думала, сумеет там встать так, чтобы царь хоть краем глаза изредка находил. Но было все очевиднее, что в граничащие с этим залом помещения направляют с другой стороны.

А работать приходилось все больше – часов десять, иногда двенадцать. Зарплата тоже увеличивалась. Но по сравнению со специалистами ее уровня в Европе и тем паче в Америке получала она немного. Убедить в этом отечественную нищету не представлялось возможным: лопатой гребет, стерва, раз до тридцати позволила себе двухкомнатную вторичку и машину. Она знала, что на лучшее надо копить долго, если не влезать в банковскую кабалу. А зачем? В доме принимают гостей и растят детей. Героиня же возвращалась с работы в одиннадцать вечера и в семь утра уезжала. И в воскресенье только отсыпалась за неделю. У нее были великолепные перспективы в фирме – разгрести хлам еще в одной комнате и застрять там надолго. «Но почему?» – нервно спрашивала она одну из руководящих дам, которая к ней благоволила, считая умницей с железным характером. «Так ты стоишь на черте, где тебя еще нетрудно полноценно заменить. Вдруг или замуж выскочишь, или без мужа родишь, – объясняла та. – У меня карьера пошла по-настоящему, когда детям исполнилось восемь и десять». – «Тем более мне необходимо знать свое место в резерве на выдвижение. Может, если буду при деле, и без ребенка обойдусь. Ну его, все равно вырастет и уйдет. Мне хочется поскорее выбраться из рутины. Чтобы жизнь подбрасывала задачи, а не клерки с их вечной склонностью напортачить и отползти», – горячилась она. И выслушала ответ, еле протиснувшийся сквозь смех женщины, которая начала в семидесятом году прошлого века и успела все: «Многие зарекались. А лет в тридцать в мозгах что-то щелкает, разум отключается, и аборт поздно делать».

Получалось, для карьеры полезнее вовремя стать мамой. Два месяца в декретном отпуске, два – в послеродовом, и начальство удовлетворено: второго ребенка женщина с интеллектом в своем уме рожать не будет. Любовника, которого можно не ставить в известность о том, что не глотаешь противозачаточные, найти легче, чем законного супруга. Но как отдать дитя с пеленок во власть нянек и гувернанток? Долго ли окончательно превратиться в зарабатывающую машину? И что будет, если эта машина вдруг сломается? Ни заболеть, ни умереть нельзя с чистой совестью. Какая-то вина ни за что. Денег много, но тебя дитятко сутками не видит – плохо. Трясешься над ним с утра до ночи, но кормишь и одеваешь кое-как – тоже. Героиня Клариссы вообще считала женщин, производящих на свет человека «для себя», умственно неполноценными. Ее ужасало то, к чему Толстой готовил детей: «Сначала внучка была мала, и бабка за ней ходила. Потом бабка стала стара, и внучка ходила за бабкой». Потребительская гадость. Нет, она была из тех, кто рожает мужчине. Штамп в паспорте – ерунда. Кто-то бросает жену и детей, кто-то женится, стоит появиться ребенку. Если любви, о которой все грезят, отпущено природой максимум семь лет, а потом это уже либо дружба, либо долг, то суетиться нечего. Но отец должен быть. От него, как от печки, пляшут чада. Мысль о том, что, презирая роды типа «нам, кровиночка, никто не нужен», она готова была забеременеть для успокоения начальников, взбесила бедняжку. Компромисс плавал по людскому бытию и не тонул, как то самое. И она взялась за поиски мужа, чтобы все-таки родить.

Ей довелось узнать только два типа мужчин. Властолюбивые самцы были подозрительны, обидчивы и мстительны. Для них не существовало ерунды: непосредственная улыбка, восклицание, жест казались посягательством на авторитет. Сами они всегда блюли себя в показной чистоте. И к ним необходимо было приближаться в идеальном виде и состоянии. Только это позволяло упоенно не чувствовать себя ничтожеством. Возвышенно унижало. А широкой души мужики и себе, и женщине легко позволяли естественность. Потому что ничто, кроме ощущения собственной широты, их не занимало.

Это было самое неудачное предприятие. Когда хочешь взаимной страсти, мужчины – люди. Они добрые (если не злить), щедрые (если тратят на то, что сами считают тебе полезным), веселые (если развлекать). Но с точки зрения ответственности перед женщиной и будущими детьми они животные. И не прочь разделить обязанности с государством: пусть защищает, лечит, учит, дает работу и прочее. Тех, кто хотя бы теоретически воспринимал отцовство не как маленькую должность, но пожизненное состояние, героине найти не удалось. Спать никто не отказывался. Жить за ее деньги, «пока не минуют временные трудности, клянусь, года три, не дольше», соглашались все. Многие были за «справедливый вариант» – формировать общий бюджет поровну, а оставшимся от зарплаты пусть каждый распоряжается лично. Но жениться не хотел никто. Более того, сразу оговаривали, что и под залет не станут. Вот тогда она повадилась вымогать у них сувениры. С паршивого барана хоть шерсти клок. И, раскручивая, хитря, не мытьем, так катаньем добиваясь своего, героиня получала несказанное удовольствие. Герой был небогатым, но перспективным. Она любила его. С ним надо было как-то иначе. И поначалу выходило. Но стоило возникнуть неизбежным трудностям, когда люди перестают «крахмалиться» друг перед другом, как она сорвалась. Компенсация за обиды выворачиванием бумажника стала привычкой.

Нельзя было исключать, что когда-нибудь она встретит человека и он сам позовет замуж. Но этот временной отрезок ее не устраивал. Когда рожаешь первенца после тридцати, кесарево сечение гарантирует целые мышцы и связки тебе, а не отсутствие врожденной патологии ему. Не то чтобы обязательно больной, но риск сильно повышается. Да и не надо уже рисковать: лет в тридцать пять боссы поверят, что цель твоей жизни – синий чулок, карьера и деньги. Вот тогда ты и станешь по-настоящему уязвимой. Работа – это жизнь. Ты не догадываешься, что моешься, чистишь зубы, причесываешься, одеваешься ради нее. И сексом занимаешься тоже: он хорошо расслабляет за короткое время. Даже полюбить способна только того, кто не мешает, а в идеале помогает успешно трудиться. И мелкие-то офисные неприятности кажутся лишением жизни всякого смысла. А если вдруг уволят?..

С какого-то момента изложение перестало восприниматься как бессильный скулеж. Чем беззаветнее героиня любила мужиков, чем больше разочаровывалась, тем изобретательнее и жестче трясла виновников своих страданий. Это было как-то не по-русски, поэтому слегка раздражало и напрягало. Но Кларисса отвергала жертвенность. И подавала раскручивание зарвавшегося скупого любовничка даже на электрочайник как азартное, требующее ума и вдохновения занятие.

Света честно признала – все три молодые беллетристки явно не тянули на «открытие» хотя бы года. Елизавета Алексеева на новизну взгляда не претендовала – точно обозначала словами свои чувства и глушила депрессию бытописанием. Жанне Аранской так не хотелось выглядеть банальной, что она предпочитала цитировать энциклопедии, философствовать, только бы выводов не делать. И в формулах, которые Кларисса Славина выводила из собственных примеров, ничего оригинального не было. Но она явно задирала читательниц: мужчина в моей жизни насвинячил, я, как могла, отреагировала и, как хотела, подытожила. И мне начхать на то, что вам это уже известно. Света непоколебимо верила в то, что первые романы пишутся с себя и про себя. Удивительно, что именно в Кларе, которая физически не могла обойтись без мужчины, за что и была отнесена редактором к типу настоящих женщин, хороводили неженское бесстрашие, отсутствие кокетства и самолюбования. Она даже тело героини не описала, хотя та разгуливала нагишом на протяжении почти всего романа. «Хорош критиканствовать, – подумала Света, – с ними можно начинать». Девушка мысленно повторила название своей серии. На миг усомнилась, будут ли эти романы «новыми». Вопросом, «настоящими» ли, она почему-то не задалась.