Читать книгу "Легкое дыхание - Иван Бунин"

— А я тебе говорю, что ты ее убил! — азартнокричал Игнатий, стоя перед Гришей. — Я стоял вот здесь, — продолжалон, все более волнуясь, отбегая и стукая молотком по тому месту, гдестоял, — я стоял вот на этом самом месте и отлично видел, как шар МарьиИвановны коснулся фока!

На толстого Игнатия в широком, мешковатом костюме из чесучибыло смешно смотреть. Он неуклюже бегал среди дужек и поминутно снималсоломенную шляпу, обтирая платком круглую, коротко остриженную голову и красноелицо.

— Шнурки-то подбери, — презрительно говорил Гриша,указывая Игнатию на мотающиеся завязки его мягких скороходов.

— Игнатик! — пробовала вмешаться НатальяБорисовна, делая страдальческое лицо и смеясь внутренним смехом. — Keepyour temper, Sir![3]

— Оставь, пожалуйста, мама! — огрызалсяИгнатий. — Это же глупо, наконец! Я отлично видел, как шар коснулся фока.

Гриша смотрел на Марью Ивановну и думал, что она сегоднябыла бы очень хороша, если бы не надела этой красной шелковой кофты, широкиерукава которой она поминутно вздергивала и взбивала на плечах.

— Ты слеп, мой милый! — лениво возражал он брату.

— Ты слеп!

— Все равно, я не уступлю.

— И я не уступлю!

— Ты молоток сломаешь.

— Ну и отлично!

— Ничего тут нет отличного.

— Я тебе уже давеча раз уступил! — опять стукаямолотком в землю, кричал Игнатий, — ты еще давеча нарушил правила!

— Вечно с правилами!

— Конечно, с правилами! Раз ты их не исполняешь…

В это время к крокету подошел профессор Камарницкий с женой.

— Здрасьте, господа! — сказала СофьяМарковна. — Продолжайте, продолжайте, пожалуйста.

Но Грише совестно было продолжать спор. Он отвернулся исказал:

— Марья Ивановна! Вы должны решить.

Марья Ивановна положила ручку молотка за голову на плечи,взялась за нее руками и, качаясь на носках, ответила детским тоном:

— Я не знаю.

И не то улыбаясь, не то гримасничая, она рассеянно смотреласвоими голубыми глазами в небо. Грише страстно захотелось подойти и поцеловатьее в губы. И он машинально ответил:

— В таком случае давай новую партию. Мы считаем себяпобежденными.

— Павел! — сказала профессорша. — Будемиграть?

Профессор покорно согласился. Все взяли молотки и собралисьв одно место. Игнатий обтер лоб платком, бросил на землю шляпу и быстрымиударами молотка согнал шары к фоку.

— Итак, господа, — крикнул он тономгерольда, — мы играем в следующем порядке: одну партию составляет ПавелАнтоныч, Софья Марковна и Гриша; вторую — я, мама и Марья Ивановна. Гриша, мыначинаем: согласен?

— Согласен, согласен.

Широко шагая, Игнатий торжественно подошел к фоку, отставиллевую ногу.

— Господа, начинаю! — крикнул он и ударил в шар.Шар прошел дужку, стукнулся о проволоку второй и наискось проскочил третью.

— Вот это удар! — восторженно завопил Игнатий,любуясь, как шар волчком завертелся на одном месте.

А через минуту он уже снова раздраженно кричал на всюполяну:

— Если ты, мама, не умеешь играть — брось! Это глупо,наконец! Не умеет даже крокировать!

— Да ведь нога же соскользнула!

И, улыбаясь, Наталья Борисовна снова приподняла край юбки,неумело поставила ботинку на шар, сильно размахнулась, но молоток боком стукнулее по ноге и выскользнул из рук.

— Не могу сегодня… — выговорила она, трясясь отсмеха, и отошла в сторону.

Зараженная этим смехом, Марья Ивановна принялась хохотатькак помешанная.

— Сначала, сначала! — кричала она, бегая за шарамии раскидывая их в разные стороны.

Игнатий в отчаянии поднял плечи, покраснел и сделал ужасноелицо.

— Это черт знает что такое! — воскликнул он басоми, не выдержав, сам расхохотался.

Подъехал еще знакомый — адвокат Викентьев. У него всюду былизнакомые, и в городе, с извозчичьей пролетки (пешего его трудно было себепредставить) он широко и приветливо размахивал шляпой чуть не каждомувстречному. Всюду он держал себя как дома, всюду напевал отрывки оперных арий смягким удальством итальянского тенора и считал себя общим любимцем.

— Стой, стой! — закричал он извозчику, соскакиваяс пролетки, и быстро, покачиваясь, пошел к крокету. Это был человек небольшогороста, кругленький, с маленькими ногами и руками. Называя себя «вернымшестидесятником», он небрежно повязывал галстук, не стриг своих серых, мягкихволос и часто развязно закидывал их назад. Матовое его лицо было моложаво инеприятно.

— Наталья Борисовна! — крикнул он, махая на себяшляпой. — Благоверного вашего лицезрел!

— Где? — спросила Наталья Борисовна, иди к немунавстречу.

— В городе-с. — Викентьев быстро поцеловал у нейруку, оглянулся. — Да-с, на стогнах града… Оказывается, он вернулся ещевчера, «выпимши малость»… Здравствуйте, барышня!.. Мое почтение, СофьяМарковна…

Он пожал всем руки и опять оглянулся:

— Коллеге почтение! Давно изволили пожаловать?

— Только сегодня, — сказала НатальяБорисовна. — Да вы откуда, Александр Иванович?

Викентьев махнул рукой и вздохнул.

— И в городе был, и за городом был… у одного почтенногоотца семейства… Ну что же? Я вам помешал? Примете меня в заморскую игру?… Хотя,по правде сказать, я голоден, как сорок тысяч братьев Фридрихов…

Но играть было уже поздно. Сумрак мягко синел в парке, и надвершинами дубов показывались серебряные звезды… Хор молодых голосов запелгде-то далеко протяжную малороссийскую песню, и Викентьев стал тихонькоподтягивать:

Та налетiли гуси з далекого краю…

— Отчего это, — сказал он, — когда поютхорошую песню, становится кого-то жалко, и совсем не знаешь, горя или радостихочется?… Пойдемте гулять, господа! В такую ночь надо жить только природой.

Пошли смотреть на долину, в сторону, противоположнуюмельнице Каменского, — туда, где видны были огни города; полежали наскате, непринужденно, по-дачному, снявши шляпы. Синяя темнота все сгущалась отвостока над долиной. Прошел за рекою поезд, и долго слышен был его отдаленныйшум… Потом все затихло. Город на горизонте роился бледными огнями, а из паркадоносилась то та, то другая печальная песня.

— Славно! — сказал Викентьев. — Люблю я этусамую природу, люблю, грешным делом, полежать вот так на травке, но… «камергерредко наслаждается природой»!.. Право, иной раз хочется стать рыбаком, бродягойили хоть толстовцем… вроде вашего новоявленного отца Каменского. Кстати, он ещетут обретается?