Читать книгу "Армагеддон был вчера - Андрей Валентинов"

2

После этакого разговора не грех было и остыть, но мерзавец-телефон опять звякнул, сообщив невероятную весть: подследственный Егоров просится на допрос!

Сезон чудес продолжался. Подследственный Егоров Алексей Владиленович, он же отец Александр, викарный священник Иоанно-Усскновенской церкви, на допросах молчал. Молчал мертво, даже не здоровался. Именно общаясь с ним, я впервые почувствовала себя инквизитором. И вот, пожалуйста…

Упускать подобный шанс воистину грешно, и я ради такого случая достала из шкафа кофеварку. Лень-матушка водит меня каждый раз в буфет, где кофе препаршивый, но тут я заставила себя вспомнить все тонкости, благо душистый перец и корица оказались на месте; да и старая кофемолка, спасибо Святому Филиппу Суздальскому, работала исправно. Как-то не удержалась, заглянула в святцы. Святой Филипп окончил свои дни во времена Симеона Гордого, и только здешняя епархия вкупе с заводом «Кондиционер» ведают, отчего именно ему выпало следить за работой бытовой техники.

— Добрый день, гражданка следователь!

Отвечать, отвернувшись к кофеварке, было неудобно. Пришлось заниматься акробатикой, дабы и кофе не расплескать, и вежливость проявить.

— Добрый день, отец Александр! Садитесь. Кофе будете?

— Благодарствую.

Так и не сообразив, благодарствую «да» или благодарствую «нет», я водрузила на стол две чашки, поставила сахарницу…

— Не трудитесь, гражданка следователь. Ни к чему. И совершенно напрасно!

Ради такого, как отец Александр, не грех и потрудиться. Мужчина он интересный, причем вовсе не старый, и сорока нет. Только глаза…

Почему-то не хочется встречаться с ним взглядом.

— Гражданка следователь, прежде всего приношу вам свои персональные извинения. Мой отказ отвечать на вопросы никак не был связан с вами лично.

Я кивнула, принимая извинения. Что это с ним? Взгляд прежний, острый, яркие губы знакомо поджаты…

— Хочу сделать заявление.

Он помолчал. Губы, и без того узкие, превратились в тонкую полоску.

— Продумав свое поведение, заявляю о своем полном раскаянии перед властями светскими и властями духовными. Признаю свою неправоту и прошу соответствующие органы определить мне должное наказание. Одновременно буду просить священноначалие простить мне грехи мои.

Я нерешительно достала бланк протокола, сняла колпачок с ручки.

— Так и писать, отец Александр?

—Да.

Я послушно заскользила пером по бумаге, но вдруг почувствовала — что-то не так. Вообще-то все так, завтра же дело можно отправлять в суд. Объективная сторона установлена, один из подследственных пошел на «сознанку». Это гораздо лучше для процесса: один беленький, другой черненький, одному — по полной, другому — условно…

—Нет.

Я отложила в сторону бумагу, вздохнула.

— Отец Александр! Объясните! Почему вы…

— Имеет ли сие значение, дочь моя? — Теперь на его губах была грустная улыбка, совсем как у отца Николая. — Не в том ли работа ваша?..

Моя работа? Легко сказать!..

— Моя работа состоит не только в том, чтобы оформить протокол, отец Александр. Гражданин Рюмин, то есть отец Николай, вчера ясно и четко изложил свою позицию. Насколько я понимаю, это была и ваша позиция. Отец Николай считает, что здешние священнослужители впали в язычество, более того, призывают на помощь, извините, бесов…

— Он ошибается. Я тоже ошибался, дочь моя.

— То есть, — подхватила я, — вы признаете, что совершили преступление, подпадающее под соответствующие статьи Уголовного кодекса?

Священник покачал головой, вновь усмехнулся — по-прежнему невесело.

— Ни я, ни отец Николай этого и не отрицали, дочь моя. Дело в ином. Мы считали, что принятые здесь обряды есть грубейшее нарушение канона, по сути — ересь, подобная ереси духоборцев Македония и Маркиона. Ради же спасения душ, нашему попечению вверенных, согласны мы были преступить законы гражданские…

— А сейчас? — не выдержала я. — Вы убедились, что упомянутые вами Македонии и э-э-э Маркион…

— Дело не в них. То, что творится здесь, без сомнения, ересь, но мы были не правы.

Оставалось задуматься. Духоборец Македонии вкупе со своим подельщиком Маркионом — ересь, нарушение канона…

— То есть вы согласны терпеть ересь? — поразилась я.

— Нет. Но это уже не имеет значения.

Я поняла, что начинаю сама становиться если не еретичкой, то ведьмой, а посему предпочла взяться за протокол. Он вышел не особо объемистым, зато приходилось продумывать каждое слово. Интересно, неужели здешние бонзы все-таки пойдут на такой процесс? Город наш, можно считать, закрытый, но шум все равно будет. И немалый.

— И все-таки, — не выдержала я, когда отец Александр, почти не читая, поставил свою подпись. — Объясните! Если не как следователю, то просто как человеку! Я ведь тоже хожу в церковь!

Произнося это, я запоздало сообразила, что не заходила в храм Божий больше полугода. И вовсе не из забывчивости. В том-то и беда, что слушать наших пастырей, толкующих об устройстве жертвенных горелок-"алтарок" и наиболее рациональном использовании одноразовых икон, просто тошно. Наверно, потому меня так поразило внезапное раскаяние отца Александра.

Священник ответил не сразу. Наконец вздохнул:

— Хорошо. Только объясню вам именно как юристу. Сейчас вы придерживаетесь действующих законов: конституция, Уголовный кодекс, уголовно-процессуальный…

Я кивнула.

— А если не дай Господь война? Если на улицах начнутся бои?!

— Тогда будут действовать законы военного времени! — удивилась я, плохо понимая, к чему он клонит.

— Допустим. А если вы окажетесь в пустыне, в джунглях, среди диких зверей? Если вы даже не знаете, в какой вы стране, в каком времени? Вы ведь тогда просто начнете бороться за жизнь, не так ли? Всеми доступными средствами.

Почему-то сразу вспомнился Тарзан. В детстве зачитывалась.

— Не понимаю аналогии, отец Александр. Вы говорите о гибели… или исчезновении мира, где действуют общепринятые законы? Но ведь законы церковные действуют, как я понимаю, даже в этом случае! Я права?

— Правы. Но только в том случае, если уцелел сам мир.

Я машинально глянула в потолок, затем перевела взгляд на стены. И потолок держится, и стены не падают.

— Но ведь то, что случилось здесь, еще не…

— Не здесь. Во всем мире. Это конец света, дочь моя. И прежние законы, светские и церковные, уже не имеют никакого значения.