Читать книгу "Ленин в поезде - Кэтрин Мерридейл"

Сам Керенский позднее писал об этом волнующем времени:

Первые недели Временного правительства относятся к счастливейшим воспоминаниям моего политического пути 20.

Но как бы ни был счастлив и воодушевлен вновь назначенный министр, Совет продолжал существовать. 11 / 24 марта посланники Великобритании, Франции и Италии передали Временному правительству ноты об официальном признании (экстравагантный посол США Дэвид Р. Фрэнсис сделал это двумя днями ранее), а тем временем присутствие Совета в ярко освещенных окнах Таврического дворца продолжало ощущаться, словно шевеление какого-то чудовища из балтийских болот. В секретном письме начальнику штаба верховного главнокомандующего военный министр Александр Гучков с тревогой писал:

Временное правительство не располагает какой-либо реальной властью, и его распоряжения осуществляются лишь в тех размерах, как допускает Совет рабочих и солдатских депутатов, который располагает важнейшими элементами реальной власти, так как войска, железные дороги, почта и телеграф в его руках . В частности, по военному ведомству ныне представляется возможным отдавать лишь те распоряжения, которые не идут коренным образом вразрез с постановлениями вышеназванного Совета21.

Более того, Гучков прямо подчеркивал, что Временное правительство существует лишь постольку, поскольку его существование допускает Петроградский совет. Сознание этой зависимости сильно портило дело. Однако, как доверительно сообщил Гучков генералу Ноксу, это была еще не худшая из проблем. Атташе передавал в Лондон:

Сегодня я несколько минут говорил с военным министром. Он обеспокоен уменьшением производительности на верфях. Петроградские фабрики производят лишь 30–60 % от объема, который они выпускали до революции. Даже Совет рабочих и солдатских депутатов бессилен перед радикальным элементом, состоящим из евреев и кретинов. Он признал, что рано или поздно придется меряться силами с экстремистами, однако у правительства пока нет никакой физической власти, на которую оно могло бы опереться. Он просил меня хранить всё это строго в тайне. Совет держит в своих руках ключи ко всем шифрам правительства и контролирует телеграф22.

Не хватало только того, чтобы из-за границы в Россию потоком устремились экстремисты еще более ужасного толка. Однако Совет быстро и решительно занимался именно возвращением всех революционеров из эмиграции и ссылки в Петроград. Первые ссыльные из далекой глубинки, из деревень, где им было назначено жить царским режимом, начали возвращаться в столицу уже в первую неделю революции. С ними пришло напоминание о всеобъемлющей проблеме, которая тлела за пределами больших городов, – о крестьянах с их вековым голодом по земле.

Земельный вопрос был самым большим вызовом для любого правительства, уважающего права собственности, поскольку этот вопрос нельзя было решить, не посягнув на собственность землевладельцев. Хуже того, это была огромная проблема и для Петрограда, поскольку армия, которая была ключом к любому установлению порядка в хаосе революции, состояла, как и в целом население страны, по большей части из крестьян.

В сравнении с заботами такого масштаба союзники с их рутинными требованиями были, казалось, мелочью, однако пренебречь ими было нельзя. Старый режим, как обнаружилось, связал себя с Францией и Англией множеством разнообразных секретных договоренностей и обязательств. Важнейшие тайные сделки относились еще к 1915 году, когда предшественники Милюкова в Министерстве иностранных дел отказались от интересов, которые еще оставались у России на Адриатическом побережье (услышав об этом, один темпераментный член Временного правительства вскочил со своего места с криком: “Никогда! Никогда мы не должны признать этих договоров!”) 23. С другой стороны, еще одно столь же тайное соглашение предусматривало, что Россия получит Константинополь и Дарданеллы (разумеется, в случае победы союзников).

Милюков, который всю свою жизнь был увлечен “восточным вопросом”, не мог противостоять соблазну. Работая над официальной внешнеполитической декларацией (она будет опубликована 7 / 20 марта), он, вероятно, уже видел в мечтах будущий русский город на берегах Золотого Рога. Декларация гласила:

Правительство будет свято хранить верность всем договоренностям, которые связывают нас с другими державами, и будет последовательно осуществлять достигнутое с союзниками соглашение 24.

В момент публикации этого текста мало кто знал наверняка, чему именно предполагалось “свято хранить верность”. А когда это стало известно, то даже ближайшие сподвижники Милюкова в его новом ведомстве в Мариинском дворце отнеслись к такой формулировке скептически. “«Договоры» я извлек из архивов Министерства, – вспоминал министр, – и снабдил мой доклад подробными картами”. К его разочарованию, князь Львов назвал предполагаемую аннексию проливов “грабежом” и потребовал, чтобы Россия отказалась от “ложного” обещания25.

В Исполкоме Петроградского совета документ вызвал еще большее возмущение. Совет к середине мая разросся до 3000 депутатов, большинство из которых были солдатами. Даже Таврический дворец уже не мог их вместить (как писал Керенский, дворец “стонал и вздрагивал от могучих ударов людских волн”26), так что Совет переехал сначала в Михайловский театр, а затем в Морскую академию на Васильевском острове. Но где бы он ни находился, вся его деятельность казалась одним сплошным бесконечным заседанием, бурным и многословным, с краткими перерывами на сон. В воспоминаниях участников этот первый месяц революции предстает как хаотический одуряющий сон, пропитанный дымом дешевого табака и пронизанный безнадежным желанием хорошенько выспаться.

Теперь водораздел в Совете пролегал не между крайними левыми и всеми остальными. Новые линии напряжения и новая повестка возникли в результате массового притока солдатских депутатов, многие из которых явились прямо из фронтовой зоны. Петроград по-прежнему желал мира, однако эти солдатские активисты не хотели, чтобы жертвы, принесенные их товарищами на фронте – страдания, ранения, смерть, – были принесены напрасно. Еще в Таврическом дворце какая-то женщина-агитатор (по мнению Суханова, большевичка) “едва не была принародно растерзана солдатами” за лозунг “Долой войну!”27. Армия представляла собой силу в семь миллионов мужчин, собранных со всех концов страны. Настроение армии оставалось тайной.

Исполком (который по-прежнему оставался в Таврическом дворце, поэтому из дворца в штаб-квартиру Совета и обратно беспрерывно носились автомобили) был озабочен наметившимся опасным расколом. За исключением краткого заседания 3 / 16 марта, члены Исполкома избегали дискуссий о войне и занимались в первую очередь неотложными городскими вопросами. Рабочие (так формулирует Суханов, имея в виду на самом деле лишь собственную группу) “инстинктивно чувствовали”, что вопрос о войне и мире

мог оказаться в высшей степени сложным и начиненным разнообразными невидимыми препятствиями28.

Однако на второй неделе марта стало очевидно, что кто-то должен говорить от лица Совета: нельзя было полностью уступить инициативу Милюкову и правой прессе. И, словно желая направить мысли Совета в нужном направлении, в Таврический дворец 12 / 25 марта вдруг явился Волынский полк – в полном составе и со всеми своими офицерами. Волынцы, которые две недели назад одними из первых перешли на сторону революции, призвали депутатов Совета вспомнить об их товарищах в окопах и поддержать войну до победного конца29.