Читать книгу "Интересная Фаина - Алла Хемлин"

Потом показал Баранидзе карточку Фаины и стал водить по Фаине руками. Вот носик, вот глазки, вот лобик, вот щечки. И приговорил: дитя похоже на своего родителя как капля в капле.

Баранидзе посмотрел на карточку Фаины, потрогал носик, глазки, лобик, щечки и сказал, что сходства нету никакого. Во-первых, это девочка, а Баранидзе был не девочка.

Серковкий взял и сказал, что бывает интересно — отец девочки брюнет, а девочка пошла по цвету в племянника. А дядя и племянник — это в науке считается родня, и по такой родне можно много сказать на следствии и тем более в суде.

Баранидзе ответил, что у Фаины наука не найдет капель Баранидзе — ни дяди, ни тем более племянника. Из науки уже давно известно — что куда что-то не залилось, то там и не ночевало и прочее.

Серковский взял и достал буквы, каких нету ни в каких азбуках на свете.

Буквы получились такие.

Баранидзе Георгий Александрович инкогнито ездил с господином Карповым Владимиром Матвеевичем в Варшаву, где одиннадцатого дня прошлого мая означенные господа предавались предосудительным действиям в доме господина Юзефа Салецкого (улица Пивная, дом номер двадцать девять, во втором этаже). А шестнадцатого дня прошлого мая господин Карпов обратился к доктору Л., который уже давно знал господина Карпова за больного плохой болезнью, и получил от доктора рецепт на сулему с висмутом и хороший совет показать кому следует, где живет означенный доктор Л. Семнадцатого дня прошлого мая к доктору обратился господин Баранидзе и прочее.

Еще Серковский достал буквы про то, что Баранидзе при живом Атлетическом обществе с плохой болезнью наладился жениться — для порядка и для поправки своего капитала, который был сначала сильно большой, а потом уже стал сильно меньше. И что невеста со своим папой сильно заплачут, если узнают про то и про это тоже.

Из науки уже давно известно — человека устроили так, что все на свете для человека кончается, тем более буквы и слова.

Баранидзе-племянник не стал ждать, когда у Серковского народятся новые буквы, и предложил договориться. Сторговались на сто тысяч без никаких в будущем, и на молчок тоже сторговались. Тем более Баранидзе тихонечко попросил у Серковского расписку, что сто тысяч получаются на сиротку Фаину в знак и прочее.

Серковский и Баранидзе-племянник разошлись хорошо, хоть были как волк волку.

При царизме вся буржуазия между собой была как волк волку. А из науки уже давно известно, что волк волка видит издалека и потому ничего на свете не выклюет. Так и получилось.

* * *

И вот Серковский через бумагу от Елизаветы, которая переняла от Новикова наследство и Фаину, стал по закону опекать Фаину с фаинским капиталом.

Серковский положил капитал под хороший процент и сделал так, чтоб брать оттуда по десять тысяч в год на разное — вроде для Фаины. Еще Серковский сделал на бумаге условие, что Фаина получит свое, только когда выйдет замуж за мужчину, которого Серковский одобрит своими руками. Тем более Серковский уже собрался в нужную минуточку сильно одобрить себя. Еще на бумаге записалось, что если Фаина умрет незамужняя, так капитал перейдет Елизавете или наследнику Елизаветы.

Серковский доложил Елизавете про то, про что Елизавете полагалось знать.

Серковский решил не рассказывать Фаине про капитал, чтоб Фаина не забаловалась.

Елизавета своими руками одобрила решение мужа. Елизавета теперь все время одобряла Серковского и гладила своего мужа каждую минуточку.

Серковский, чтоб не стереться от такой глажки до самой своей печенки, кинулся в советчики по своей присяжной линии к директору Бельгийского акционерного общества конных железных дорог господину месье Камбье. Дело было горячее и без крючкотвора не обходилось. Потому Серковский скоренько получился у Камбье в самых первых людях.

Елизавета продала братнее дело, хоть и продешевила по спешности. На месте, где у Новикова для продажи лежали штуки разной материи, стали расти из горшков в потолок фикусы и прочее. Из ящиков тоже хорошо росло.

Когда еще все на свете не продалось, Фаина ходила расчесывать гребешком разную материю. А когда все на свете стало расти, Фаина расчесывала, что росло.

Елизавета возила Фаину туда-сюда, и Фаина показывалась всем на свете с хорошей стороны. Люди в лицо Елизавете так и говорили, что до чего ж Елизавете ничего не жалко на прошлую сиротку.

А на сиротку много и не шло. Платья и прочее на Фаину портниха перешивала из Елизаветиного. На обувку Фаине Елизавета тратилась, хоть и ругалась, что ноги у Фаины сильно не стоят в росте на месте.

Елизавета Фаину показывала, как живую картинку, а близко к чужим не подпускала. Тем более к детям. Елизавета если что уже держала в своих руках, так крепко — вроде атласных туфель, хоть и до какой-то там минуточки.

А Фаина к чужим, тем более детям, не просилась. Фаина разговаривала и играла с зайчиком и с попугайчиком, которые на потолке жили на месте ангелят.

Елизавета на всякий случай всем на свете знакомым говорила про Фаину, что сиротка не сильно здоровая на здоровье. Еще Елизавета всем на свете знакомым говорила, что сама будет показывать нанятым учителям, как учить Фаину. Что эти учителя до того уже сказали Елизавете спасибо за такую науку, что запросили за свою работу по полцены и ниже.

Учителя посильно учили Фаину чтению, письму, арифметике, французскому языку, немецкому языку и прочему.

Елизавета своими руками и своими ногами тоже учила Фаину, как ходить ногами, как водить руками, как открывать глаза, как закрывать глаза, как открывать рот, как закрывать рот и прочее, что у человека и тем более у девочки открывается и закрывается.

Еще, чтоб в голове у Фаины не залеживалось лишнее, Елизавета учила Фаину физкультуре по советам из книги одного немца. Тем более этот один немец, у которого фамилия похожая на Бебель, только не Бебель, а вроде Фребель, советовал женщинам для физкультуры снимать с себя юбку и ходить на физкультуру совсем без юбки, хоть и в шароварах.

Елизавете для физкультуры пошили шаровары, почти что как показал художник Семирадский у себя на картине про турецкий царизм, которая висела в чайной комнате женской номерной бани Саркисова.

* * *

В баню Елизавета не ходила, потому что при царизме буржуазии такого не полагалось. А шаровары под Семирадского шились Елизавете по выкройке у Лай-Лаевской.

Интересно, что Елизавете сильно мечталось про женскую баню. В бане у человека и тем более у женщины получается все открытое, почти что как в пролетарской науке. Елизавете про никакую науку не думалось, а думалось про разных женщин разное — то и сё. Елизавета складывала женщин у себя в голове, и у Елизаветы там получалась хорошая минуточка слабости.

Про мужскую баню Елизавете тоже сильно мечталось. Если б можно было пойти смотреть в мужскую баню, Елизавета пошла бы. Но при царизме у женщин не было никаких прав, тем более на мужскую баню.