Читать книгу "Волшебные миры Хаяо Миядзаки - Сюзан Нейпир"

Еще он напоминает взрослого и более мощного ВАЛЛ-И – робота из одноименного постапокалиптического шедевра студии «Пиксар» 2008 года. Поскольку работники студии «Пиксар» – поклонники творчества Миядзаки, можно предположить, что сам ВАЛЛ-И и его любовь ко всему зеленому, что осталось от человеческой цивилизации, и желание все это защищать уходят корнями к заботливому роботу из «Лапуты»[149].

В преданности робота как городу, так и окружающему миру мы находим идеальное сочетание технологий и природы. Лиой считает, что это «беспрецедентно: [Лапута] – место, где искусственный интеллект стал другом и хранителем окружающей среды»[150]. Тревожным элементом является отсутствие человека в этой концепции. Лапута – мертвое место. В начале Сита и Пазу, казалось бы, вводят новый человеческий элемент, и их очевидная дружеская связь с роботом (которую японская аудитория, воспитанная на анимационных сериалах про гигантских роботов, примет «на ура») вызывает мысли о будущем, в котором технологии, человек и природа наконец объединятся в гармоничный и продуктивный союз.

Кроме того, «Лапута» намекает на прошлое и на понятие об утраченном доме. Том Мойлан описал утопический импульс как «сосредоточение на поиске того, что разрушили или забросили, на поиске «Heimat» (нем. «родины». – Прим. пер.) – ощущения дома, в которое входит счастье и полнота жизни»[151]. В этом фильме поиск начался с двух артефактов, связанных с Лапутой. Первый – фотография Лапуты, сделанная отцом Пазу. Второй – кулон Ситы. На кулоне изображен символ парящего острова и ее семьи, а изготовлен он из мощного минерала, который встречается только на Лапуте. Кулон, переданный Сите матерью и бабушкой, наделяет ее необычайными способностями. Он одновременно защищает и служит связью с утраченным прошлым, как и подобает семейному артефакту. Подобно криптониту Супермена, только наоборот, этот камень увеличивает ее силу по мере приближения к источнику.

Пазу и Сита – сироты и беглецы, которые ищут дом, а находят приключения. Сначала домом им кажется Лапута, заколдованный город-сад, где они могут наслаждаться ролью футуристических Адама и Евы. Но Миядзаки не позволяет ни героям, ни зрителям долго пробыть в этом волшебном месте. Вскоре после прибытия детей на Лапуту туда вторгаются и злодейские силы: семейка пиратов и военные под началом Муски, безумно жаждущего власти.

В момент кульминации Сита и Пазу раскрывают секрет Лапуты: ее ядро оказывается гигантским мощным оружием, которое Муска собирается использовать для покорения земли. Украв кулон Ситы, Муска активирует военную машину Лапуты, уничтожает многих своих солдат и выпускает орды агрессивных гигантских роботов. Он вызывает разноцветный взрыв, который поднимается с земли в форме радужного грибообразного облака и похож на взрыв из библейского сюжета о сожжении Содома и Гоморры. И, наконец, использует громовую стрелу Индиры, главное оружие в «Рамаяне». Кажется, что его не остановить.

С властью и безумием взрослого человека придется бороться детям. Сита и Пазу берут на себя ответственность, как взрослые. Они решают, что есть один способ остановить Муску – произнести «заклинание разрушения», которому Ситу научила бабушка. Тот факт, что это «заклинание разрушения» почти наверняка убьет их самих, не меняет их решения. Держась за руки, они вместе произносят заклинание. Муска ослеплен, а Лапута разрушается[152].

Дети в изумлении наблюдают, как гигантские корни дерева, на которых держится Лапута, начинают разрывать город на части. Арки замка, башни и отдельные камни отваливаются и падают куда-то в небо, обнажая истинное сердце Лапуты – огромное дерево, чьи корни защищают волшебный кристалл летучего камня и спасают Ситу и Пазу, которые залезают в безопасное место и чинят свой летательный аппарат. Фильм кончается тем, как они машут Доле и ее семье, которым также удалось избежать гибели и захватить немножко сокровищ. Вместе дети и пираты с благоговейным трепетом наблюдают, как огромный прекрасный замок, окруженный деревьями и больше не обремененный крепостью, где он прятался, поднимается высоко в небо и исчезает из виду.

В своем эссе о «Лапуте» Энтони Лиой отмечает, что парящий остров служит «критической экотопией», экологической утопией, в которой, кроме того, «есть откровенно антиутопический элемент, так что скрытая критика в утопическом дискурсе становится явной»[153]. Этим Лиой, похоже, хочет указать на опасности утопических ожиданий, которые может питать поколение Миядзаки, напуганное военными мифами и компромиссами индустриализации.

Лапуту можно также охарактеризовать как глубоко парадоксальную утопию. Поначалу она кажется идиллическим миром, но потом возвращается к разрушительному видению цивилизаций прошлого.

Сила, которая связывает Ситу с прошлым и помогает ей мягко спуститься с неба на руки Пазу, оказывается силой, способной на ядерный холокост. Лапута – сама энергия, и в руках злодеев она может творить только зло.

Понятие ядерной энергии выводит фильм за рамки детской приключенческой истории. Как полагает Лиой, его можно истолковать не только как «критику американского атомного оружия, которое разрушило Японию, но и как использование императорами Японии природы и ее духов для оправдания своей власти»[154].

Военные потери глубоко укоренились в памяти поколения Миядзаки, но в этой картине ощущение утраты гораздо сложнее и универсальнее. Образ манящей, но буквально разрушенной до основания Лапуты, поднимающейся в небо с висящими в воздухе корнями дерева, говорит не только об утрате утопических надежд, но и о потере дома. До этого, когда дети любовались Лапутой, современные технологии, казалось, внушали надежду на обретение силы, а город приветствовал людей, словно даруя им новую, лучшую жизнь. Окончательное исчезновение Лапуты положило конец этим надеждам. Чувство отчаяния и изгнания, пусть и универсальное, мощно отзывается в сердцах японцев поколения Миядзаки. Зеленый мир, в котором они выросли, разрушен сначала войной, а затем бульдозерами, небоскребами и подземными туннелями – признаками массивного градостроения, захлестнувшего послевоенную Японию. Потеряв прочную связь со своим прошлым, после войны японцы словно осиротели, будто их изгнали из их собственной истории.