Читать книгу "«Птицы», «Не позже полуночи» и другие истории - Дафна дю Морье"

по-прежнему считая пульс. Сигналы на экране слабели и прерывались. Внезапно кривая резко дернулась вверх, и Робби сказал:

— Все. Он умер.

Теперь сигнал равномерно поднимался и опускался. Мак отключил электроды и снова взглянул на экран. Ритм не прерывался, кривая вздымалась и опускалась, словно отражая биение сердца, пульсацию крови.

— Получилось! — выдохнул Мак. — О господи… Получилось!..

Мы, все трое, неотрывно следили за сигналом, который пульсировал на экране без единого сбоя ритма. Казалось, он заключает в себе, в постоянстве своего движения, самую суть жизни.

Не знаю, как долго мы простояли перед экраном — может, минуты, а может, и часы. Наконец Робби спросил:

— А что девочка?

Мы совсем забыли про Ники — как забыли и про неподвижное тело, которое еще недавно было Кеном. Девочка по-прежнему сидела в странной скорченной позе, голова ее почти касалась коленей. Я подошел к «Харону Первому», чтобы включить голос, но Мак остановил меня жестом:

— Прежде чем ее будить, послушаем, что она скажет.

Он запустил совсем слабый сигнал вызова, чтобы она не пришла в сознание от испуга. И следом я повторил последнюю голосовую команду:

— Ники, оставайся с Кеном. Рассказывай нам, что ты видишь.

Сперва никакой реакции не последовало. Затем Ники стала распрямляться, неуклюже и неуверенно. Руки ее безвольно упали вдоль тела. Она начала раскачиваться вперед-назад, словно вторя движению луча на экране. Затем заговорила — голос был странно высокий, пронзительный:

— Он хочет, чтобы вы его отпустили. Вот чего он хочет. Пустите… Пустите… Пустите…

Продолжая раскачиваться, она тяжело задышала. Потом вскинула руки и стала молотить воздух кулаками:

— Пустите… Пустите… Пустите…

— Мак, нужно ее разбудить, — встревоженно сказал Робби.

Ритм сигнала на экране ускорился. Девочка задыхалась. Не дожидаясь сигнала от Мака, я включил голос:

— Говорит Харон… Говорит Харон… Ники, проснись!

Девочка вздрогнула, и кровь отхлынула у нее от лица. Дыхание нормализовалось. Она открыла глаза.

Безразлично поглядев на нас, Ники принялась ковырять в носу.

— Хочу в туалет, — угрюмо объявила она.

Робби вывел ее из комнаты. Сигнал на экране, который в момент припадка Ники значительно ускорился, теперь поднимался и опускался спокойно и равномерно.

— Почему менялась скорость? — спросил я.

— Если бы ты не ударился в панику и не разбудил ее, то мы, вероятно, узнали бы почему! — ответил Мак.

Он говорил грубо и вообще был не похож на себя.

— Но послушай, Мак, — возразил я, — ты же видел: ребенок задыхался.

— Нет, — ответил он, — я так не думаю.

Он посмотрел мне прямо в глаза:

— Эти движения имитировали мучительный момент рождения, — сказал Мак. — А то, что ты принял за недостаток воздуха, было попыткой младенца, инстинктивно борющегося за жизнь, сделать первый вдох. Кен, впав в кому, вернулся назад, к этому начальному моменту, и Ники была с ним!

Я к тому времени уже понимал, что в состоянии гипноза возможно очень многое, и все же его слова меня не убедили.

— Послушай, Мак, «борьба» Ники началась после того, как Кен уже умер и на «Хароне Третьем» появился новый сигнал. Кен не мог вернуться к моменту рождения: он был мертв. Понимаешь ты это или нет?

Мак ответил не сразу.

— Я не знаю. Я просто не знаю, — ответил он наконец. — Думаю, надо снова взять ее под контроль и выяснить.

— Ну уж нет, — вмешался Робби. Он вошел в аппаратную и слышал наш разговор. — С девочки довольно. Я отослал ее домой и велел матери уложить ее в постель.

Никогда раньше я не слышал, чтобы Робби говорил так безапелляционно. Он оторвал взгляд от мерцающего экрана, посмотрел на лежавшее на столе неподвижное тело и спросил:

— А может, и с нас тоже хватит? Ты доказал свою теорию, Мак. Завтра я с удовольствием с тобой это отпраздную. Но только не сегодня.

Он был совершенно вымотан, и я подумал, что все мы, наверное, выглядим не лучше. Почти ничего не ели целый день. Янус вскоре вернулся и принялся готовить нам ужин. Известие о смерти Кена он воспринял с обычной невозмутимостью. Что касается Ники, то она, по его словам, уснула тотчас же, как только добралась до подушки.

Значит… все кончено. Мы были измучены до предела, наши чувства притупились, и мне, как и Ники, хотелось одного — забыться сном.

Однако прежде чем дотащиться до кровати, какое-то безотчетное чувство заставило меня преодолеть ужасную усталость, сковавшую мое тело, и вернуться в аппаратную. Там все было точно так же, как в тот момент, когда мы ее покинули. Тело Кена лежало на столе, прикрытое одеялом. Экран мерцал, и сигнал на нем равномерно поднимался и опускался. Я поглядел на него, а потом отмотал магнитную ленту назад, до момента, когда у девочки начался тот странный приступ. Я вспомнил, как раскачивалась взад-вперед ее голова, вспомнил судорожные движения рук — словно Ники пыталась вырваться на свободу. Я включил запись.

— Он хочет, чтобы вы его отпустили, — проговорил высокий, пронзительный голос. — Вот чего он хочет. Пустите… Пустите… Пустите!..

Она судорожно вдохнула и снова повторила:

— Пустите… Пустите… Пустите!..

Я выключил запись. Загадочные слова. Сигнал — всего лишь поток электрической энергии, перехваченный в момент смерти Кена. Как же Ники смогла перевести его в мольбу о свободе?.. А если…

Я поднял голову. Мак стоял в дверях и глядел на меня. К его ногам жался пес.

— Цербер неспокоен, — сказал Мак. — Мечется по моей комнате. Не дает спать.

— Послушай, Мак. Я еще раз прокрутил эту запись. Тут что-то не так.

Он подошел и встал рядом со мной.

— Что значит «не так»? Запись тут вообще ни при чем. Лучше погляди на экран. Сигнал ритмичный. Это значит, что эксперимент удался на все сто процентов. Мы добились того, к чему стремились. Вот она, энергия.

— Я понимаю, что это энергия, — ответил я. — Но ты думаешь, это все?

Я снова запустил запись. Мы услышали, как тяжело дышит девочка, потом раздался ее голос:

— Пустите… Пустите…

— Мак, послушай меня. Когда она это произносила, Кен был уже мертв. Следовательно, между ними не могло быть больше никакого общения.

— Ну и?..

— Так как же тогда после его смерти она могла отождествлять себя с его личностью — той личностью, которая и говорит: «Пустите… Пустите…». Только если…

— Что «если»?

— Если произошло нечто такое… Мы знаем, что это невозможно, но… Что если на экране — некая неведомая нам сущность Кена?

Он ошеломленно уставился на меня, а потом мы вместе снова взглянули на экран — пульсирующий сигнал вдруг приобрел совсем другое значение, другой смысл, наполнивший нас тоской и