Читать книгу "Дипломатия - Генри Киссинджер"

Даже искренние реформаторы могут увидеть в традиционном русском национализме объединяющую силу для достижения своих целей. А в России национализм исторически носит миссионерский и имперский характер. Психологи могут спорить, является ли причиной этому глубоко укоренившееся чувство неуверенности или природная агрессивность. Для жертв русской экспансии различие носит чисто академический характер. В России демократизация и сдержанная внешняя политика не обязательно неразрывно связаны друг с другом. Вот почему утверждение о том, что мир может быть обеспечен в первую очередь внутренними российскими реформами, находит мало приверженцев в Восточной Европе, Скандинавии или Китае, и именно поэтому Польша, Чешская Республика, Словакия и Венгрия так стремятся войти в Североатлантический альянс.

Курс, принимаемый с учетом внешнеполитических соображений, будет нацелен на создание противовеса предвидимым тенденциям, а не на то, чтобы ставить все на внутренние реформы. Поддерживая российский свободный рынок и российскую демократию, этот курс должен одновременно ставить препятствия российскому экспансионизму. Можно даже на деле утверждать, что реформы только укрепятся, если дать России стимул сосредоточиться — впервые за всю свою историю — на развитии собственной национальной территории, которая, простираясь на 11 часовых поясов — от Санкт-Петербурга до Владивостока, настолько велика, что не дает причин для появления клаустрофобии.

В период по окончании холодной войны американская политика по отношению к посткоммунистической России делает безоговорочную ставку в деле перестройки общества в расчете на конкретных лидеров. Во времена администрации Буша это был Михаил Горбачев, а при Клинтоне — Борис Ельцин, которые в силу кажущейся личной приверженности демократии рассматривались как гаранты миролюбивой российской внешней политики и интеграции России в международное сообщество. Буш с сожалением отнесся к распаду горбачевского СССР, а Клинтон смирился с попытками восстановить прежнюю сферу российского влияния. Американские руководители не желали применять традиционно дипломатические меры сдерживания в отношении российской политики из опасения спровоцировать предполагаемых националистических оппонентов Ельцина (а до этого Горбачева).

Российско-американским отношениям со страшной силой необходим серьезный диалог по внешнеполитическим вопросам. Не будет никакой пользы, если Россию будут рассматривать как неподвластную нормальному рассмотрению внешней политики, так как практическим результатом этого станет позже более тяжкая плата за то, что она окажется безвозвратно втянутой на путь поведения, с которого уже не будет возврата. Американским руководителям не следует бояться откровенных дискуссий на предмет точек совпадения и расхождения американских и российских интересов. Ветераны российских внутренних битв — отнюдь не краснеющие от смущения новички, чье внутреннее положение пошатнется от правдивого диалога. Они вполне способны постигнуть, что такое политика, основывающаяся на взаимном уважении национальных интересов друг друга. На деле они, вероятнее всего, поймут такого рода расчеты гораздо лучше, чем призывы к абстрактному и далекому от жизни утопизму.

Подключение России к международной системе является ключевой задачей нарождающегося международного порядка. Здесь есть два компонента, которые нужно поддерживать в равновесии: воздействие на российские подходы и влияние на российские расчеты. Щедрое экономическое содействие и технические консультации необходимы для облегчения тягот переходного периода, и Россию должны охотно принимать в состав институтов, способствующих экономическому, культурному и политическому сотрудничеству, — таких, как Европейское совещание по безопасности. Но российские реформы затормозятся и им не поможет, если будет игнорироваться возрождение российских исторических имперских претензий. Независимость новых республик, в конце концов признанных Организацией Объединенных Наций, не должна молчаливо принижаться согласием с действиями военного характера, производимыми Россией на их земле.

Американская политика по отношению к России должна отвечать постоянным интересам, а не подстраиваться под колебания российского внутреннего курса. Если американская внешняя политика сделает своим главным приоритетом российскую внутреннюю политику, то она станет заложником сил, во многом ей не подконтрольных, и утратит все критерии суждения. Должна ли внешняя политика подгоняться под любое мельчайшее колебание по существу революционного процесса? Отвернется ли Америка от России, если там произойдут какие-либо внутренние перемены, которых она не одобрит? Могут ли Соединенные Штаты позволить себе попытку одновременно изолировать Россию и Китай и возродить во имя своих внутриполитических предпочтений китайско-советский альянс? Менее навязчивая политика по отношению к России на данном этапе позволит проводить более стабильный долгосрочный курс позднее.

Приверженцы того, что я определил в двадцать восьмой главе как «психиатрическая» школа внешней политики, предпочтут отвергнуть подобную аргументацию как «пессимистическую». Они говорят, что, в конце концов, Германия и Япония переменили свою природу, почему бы и России не сделать этого? Но верно также и то, что демократическая Германия переменилась в противоположном направлении в 1930-е годы и что те, кто полагался на ее намерения, внезапно столкнулись лицом к лицу с ее возможностями.

Государственный деятель всегда может уйти от стоящей перед ним дилеммы, делая наиболее благоприятные предположения относительно будущего; одним из испытаний для него является его способность защититься от неблагоприятных и даже непредвиденных случайностей. Новое российское руководство вправе рассчитывать на понимание трудности преодоления последствий негодного коммунистического правления на протяжении жизни двух поколений. Но оно не вправе рассчитывать, что ему позволят прибрать к рукам сферу влияния, создававшуюся в течение 300 лет царями и комиссарами вокруг обширных границ России. Если Россия хочет стать серьезным партнером в деле строительства нового мирового порядка, она должна быть готова к дисциплинирующим требованиям по сохранению стабильности, а также к получению выгод от их соблюдения.

Американская политика ближе всего подошла к принятию общепризнанного определения жизненно важного интереса в отношении своих союзников в районе Атлантики. Хотя создание Организации Североатлантического договора обычно оправдывалось при помощи вильсонианской терминологии как инструмент коллективной безопасности, а не союз, она фактически представляла собой институт, который в наибольшей степени приводил к гармонии между американскими моральными и геополитическими целями (см. шестнадцатую главу). Поскольку ее целью было предотвращение советского господства над Европой, она отвечала геополитической цели недопущения того, чтобы силовые центры Европы и Азии попали под власть враждебной страны, независимо от причин оправдания ее действий.

Архитекторы Североатлантического альянса не поверили бы, если бы им сказали, что победа в холодной войне пробудит сомнения относительно будущего этого их творения. Они считали само собой разумеющимся, что наградой за победу в холодной войне явится нерушимое атлантическое партнерство. Во имя этой цели начинались и выигрывались многие из решающих политических сражений холодной войны. Тем временем Америка оказалась привязанной к Европе при помощи постоянных консультативных институтов и системы объединенных вооруженных сил — уникальной по своему объему и продолжительности существования структуры в истории коалиций.