Читать книгу "Музыка призраков - Вэдей Ратнер"

Тунь зажег керосиновый фонарь, стоявший возле часов, и взял его с собой. Тени росли, поворачивая вместе с ним, и требовали себе все стены и потолок, как фантомные диссонансы.

В своей комнате он опустился на подушку перед тиковым кофейным столиком, служившим ему письменным столом. Циновка на полу, подушка и стопка книг манили его: Туню страшно хотелось прилечь и забыться в какой-нибудь книжной интриге и незаметно свалиться с печатных страниц в неизведанный край сна. Но сегодня вечер не сулил ему ни сна, ни чтения. Он прибавил огня, борясь с усталостью, угрожавшей вывести его из строя, и поставил фонарь на стол. Тело подражало дрожащему синему язычку пламени за стеклом. Тунь взял чистый нотный лист из небрежной стопки, написал сверху «6 августа 1973 года» и понял, что ошибся: прошло уже больше недели. Но эта дата навсегда выжжена в его памяти. Он взял другой лист и попытался начать заново. Перед глазами вставали картины смерти и разрушений. Он и сам никак не мог уложить в голове страшное бедствие, обрушившееся на их мир; что уж говорить о том, чтобы объяснить происходящее своей маленькой дочери?

Треть Ник Лоунга, его родного городка, стерта с лица земли тяжелым бомбардировщиком Б-52, выпустившим из своего брюха двадцать тонн огня и металла. В газетах писали – в расчеты цели вкралась ошибка, но это отнюдь не утешало. Столь вопиющая халатность только усиливала всеобщий ужас. Все сводилось к элементарной истине: при любых расчетных целях будут жертвы и ямы на месте домов. Двое его друзей детства, солдаты с женами и маленькими детьми, прикованные к постели пожилые супруги, близкие друзья его матери, любившие Туня как собственного сына, женщина, с которой Тунь был помолвлен и сердце которой разбил, когда четыре года назад, вскоре после смерти матери, взял обратно обещание жениться, друзья и соседи, которых он навещал всякий раз, наведываясь в родной городок, – все мертвы, разорваны на куски, кости и плоть перемешаны с изуродованной землей.

Свыше тридцати воронок, вытянувшихся линией с севера на юг, разделили город по центру, будто какой-то невидимый монстр прошелся крадучись в предрассветные часы, оставив след больше двух километров длиной. Тунь никогда не забудет горе и разорение, воцарившиеся в городе. Он помнит каждую смерть и каждую жизнь, уничтоженную этой смертью, обреченную вечно корчиться на медленном огне, хоронить своих мертвых. Склонившаяся над краем воронки молодая женщина, трясясь всем телом, глядела на то, что осталось от ее детей: деревянная погремушка, перевернутая ванночка, пухлая, с серебряным браслетом, оторванная детская ручка под слоем вывернутой взрывом земли: сжатый кулачок точно цеплялся за дыхание, уже отлетевшее из лопнувших легких. Мать схватилась за горло, задыхаясь, когда подошедшие горожане начали заравнивать воронку.

– Не-е-е-ет! – раздался нечеловеческий вой. – Оставьте! Пусть они видят! Пусть они увидят со своих самолетов, что натворили! Я хочу, чтобы они увидели! Заставьте их увидеть!

Она потеряла все – и семью, и дом, как позже узнал Тунь, бродивший среди обломков в мертвой тишине, окутавшей город, как саван. Ярость, растерянность, отчаянье сжигали его. «Как они могли такое сделать? Они же клялись, что пришли как друзья, чтобы защитить нас! Значит, они явились убивать нас, как ночные тати? Миссия удалась – они убили наших детей во сне!»

Сегодня – пятнадцатого августа, все-таки вспомнил Тунь, – американцы наконец официально заявили о прекращении бомбардировок Камбоджи. Другие государства поспешили осудить их действия как безответственные, оставившие страну в чудовищном кризисе и с миллионами беженцев, а военное правительство, которое, как рассчитывали, будет союзником США, стало теперь намного слабее повстанческой армии. Уже не требовалось объяснений, как США поступят с другими своими азиатскими союзниками, а если понадобится, то и со всем миром: когда обстоятельства поджимают, откровенно сказал один дипломат, зачинщик делает ноги.

Вы люди морального вакуума, думал Тунь, ощущая во рту желчную горечь. Такое простить нельзя. Вы сеете разрушения – земля после вас усыпана оторванными конечностями и кусками тел, обломками строений, сгоревшими деревьями – и уходите, оставляя приводить все в порядок тем, кого вы ранили и изувечили! Вы заметаете следы своих чудовищных ошибок, смутившись при виде материнского горя. Вы пытаетесь заткнуть ей рот, заставить замолчать ее ярость вашими американскими долларами. По несколько сотен семьям погибших, поменьше за оторванную руку или ногу и уж совсем скромную сумму за разрушенный дом? Сколько же вы заплатите за мою разбитую веру? Ведь я когда-то верил в вас, американцы! Я восхищался вашей страной и народом, мудростью вашей демократии, мощью ваших технологий. Ваш прогресс и система правосудия были именно такими, которые я мечтал видеть в моей стране, – правда, которая вырвала бы с корнем всякую кривду в нашей истории…

В памяти зазвучала мелодия, но Тунь сразу прервал ее, заглушил вибрацию своих сердечных струн – неожиданно нахлынувшую острую боль, судорожно прижав к груди основание ладони, будто к гитарному грифу. Сейчас… Все, что он чувствовал сейчас, – отвращение. Глубокое отвращение к нации, у которой совесть имеет столь же неверный курс, как и их оружие.

Какие еще чувства мог он призвать, чтобы притушить сжигавшую его ненависть? Слово заставило его приостановиться: ненависть. Это не то чувство, которое он легко принимал. Внутреннего озарения она не оставляла, стало быть, сжигавшая – неудачное определение. Тунь чувствовал себя охваченным ненавистью. Она грозила стать его непроглядной ночью, его закопанной могилой. Но он еще не готов умереть. Он должен цепляться за последние ниточки надежды. В мире еще существует порядочность. Он должен в это верить – ради дочери.

И снова он ощутил ее присутствие за тонкой перегородкой, уловил ее дыхание, как вибрацию из глубины своего существа и своего сознания: молчание, которое предшествует голосу. Он часто чувствовал, что дочка проникает в этот мир, как поток, как неслышная, на пределе слуха, музыка, а он, как листок дерева или выстиранная простыня, перенимает ее трепет, пробуждаясь к жизни. Однако вот он сидит, ночной странник, готовый оставить ее и скрыться.

Выживание путем разъединения, думал Тунь. Он решился на это ради нее. Кто из отцов и матерей не хочет лучшей жизни своему ребенку? Прошло уже два года после смерти Прамы, и он боялся, что если он не принесет жертвы, не примет чью-либо сторону, будут отняты и другие жизни, а страну охватит огненный смерч создания нового на обломках старого.

Оставалось дивиться иронии судьбы: та самая трагедия, что отрывает его сейчас от дочери, четыре года назад и подарила ее Туню. В 1969-м ее дом тоже разбомбили: целая община (десяток деревень) была стерта с лица земли вместе с единственной школой и примитивным медицинским кабинетом. Девочка выжила лишь потому, что спряталась в дупле старого дождевого дерева, под которым играла перед самой бомбежкой. Мать готовила перед хижиной, поглядывая на дочку, резвившуюся не дальше одного перелета жаворонка – их тогда много порхало в полях… На мгновенье Тунь задумался: может, должно было быть по-другому и это ребенок должен был следить за мамой? Но что тогда? Она бы стала единственной свидетельницей взрыва, уничтожившего ее мать, дом, весь ее мир.