Читать книгу "Антанта и русская революция. 1917-1918 - Роберт Уорт"

Конференция начала свою работу 25 августа в великолепном помещении Большого театра, явив собой блестящее и внушительное собрание наиболее известных либеральных представителей России. Делегаты расселись по правую и по левую сторону от прохода, приблизительно подчеркивая свою политическую ориентацию, тогда как в центре сцены сидел Керенский, символизируя свою старательно культивируемую роль независимого участника собрания. Бывшие императорские ложи были предоставлены дипломатическому корпусу союзников и нейтральных стран. В качестве председателя конференции Керенский открыл заседание двухчасовой речью в типичном для него блестящем ораторском стиле, однако она была настороживающе бессодержательной. Угрозы против экстремистов как правых, так и левых, сетования и упреки, старательно взвешенные, чтобы не дать повода к нежелательным нападкам, чередовались с призывами к объединению и заявлениями о предчувствии страшной катастрофы. Говоря о недавно предложенным Поупом мире, Керенский подтвердил свою преданность делу союзников, и вся аудитория, за исключением группы меньшевиков-интернационалистов Мартова и нескольких большевиков, присутствующих в качестве представителей профсоюзов, встала и, обернувшись к дипломатическим ложам, приветствовала представителей союзников бурными аплодисментами.

Корнилов прибыл в Москву на следующий день и был встречен как коронованная особа. Женщины состоятельных сословий вставали перед ним на колени и забрасывали цветами. Один из известных представителей кадетов закончил обращенную к нему приветственную речь такой мольбой: «Спасите Россию, и благодарный народ увенчает вас короной!» По улицам города были расклеены листовки с его биографией, озаглавленной: «Корнилов – народный герой». Они были отпечатаны за счет британской военной миссии и, по словам Керенского, привезены в Москву в вагоне генерала Нокса. Затем «народный герой» отправился помолиться у иконы Иверской Божией Матери, которую обычно посещали цари во время своих визитов в Москву. Вечером он встретился с Керенским, который настаивал, чтобы речь, которую Корнилов должен был произнести на следующий день, была посвящена исключительно военным проблемам. Генерал отказался, но подготовленный одним из его помощников текст выступления не содержал прямой критики правительства. Во время открытия второго дня заседания Корнилов так тихо занял свое место, что его не заметили. Поэтому он вышел и специально вернулся в свою ложу чуть позже, и на этот раз его приветствовала овацией вся правая половина зала, тогда как левые не встали и хранили мрачное молчание. Когда Корнилов встал, чтобы произнести речь, снова раздались аплодисменты. Он нарисовал ужасающую картину военной ситуации, в которой оказалась Россия, и дал понять, что неприятелю практически открыта дорога на Петроград. Для левых сил это высказывание было самым важным из всех его замечаний. Было ли это бесстрастным и честным анализом или зловещей угрозой? Как бы то ни было, представители советской демократии уже были уверены, что от генерала и его сторонников нельзя ждать ничего хорошего для будущего революции.

После короткого, но драматичного появления Корнилова заседания утратили интерес для наблюдателей союзников, и с тех пор выделенная им ложа обычно пустовала. Один за другим вставали с места делегаты и высказывали свое мнение или мнение организации, которую они представляли. Во время третьего заседания Керенский прочитал короткое ободряющее послание президента Вильсона: «Я позволил себе направить членам великого совещания, в настоящий момент собравшегося в Москве, сердечное приветствие ее друзей, народа Соединенных Штатов, выразить его уверенность в окончательном триумфе идеалов самоуправления над всеми врагами России, как внутренними, так и внешними, и вновь подтвердить его готовность оказать материальную и моральную помощь, которую он сможет оказать правительству России в продвижении общего дела, ради которого бескорыстно объединились оба народа». Обе части аудитории приветствовали аплодисментами эту политически безобидную декларацию, хотя вряд ли можно было сказать, что она «зажгла» аудиторию, как заявлял в своей телеграмме корреспондент американской прессы.

28 августа Керенский закрыл конференцию, оптимистично подведя итоги в своей довольно бессвязной и непоследовательной речи. Его голос то возвышался то визга, то падал до хриплого шепота, и закончил он такой истерикой, что сидящие рядом министры не на шутку встревожились, каждую минуту ожидая его нервного припадка. «Пусть сердце мое превратится в камень, – завывал он, – пусть все струны веры замолкнут, пусть завянут все цветы в венце человека… Я выброшу ключи от моего сердца, которое любит людей; я буду думать только о государстве». Ошеломленная аудитория разразилась судорожными аплодисментами, желая вывести премьер-министра из его состояния самогипноза. Он рассеянно спустился со сцены, после чего его снова вызвали, с тем чтобы он официально закрыл работу конференции.

Далекие от достижения «лучшего взаимопонимания» и «большего уважения друг к другу», к чему призывал Керенский во время работы конференции, ее результаты выразились в усилении напряженности, подозрительности и в хождении самых различных слухов. Революционные силы стали переходить от размышлений к непосредственным действиям. Уже под предлогом резерва для финского фронта были переведены на выгодные позиции недалеко от Петрограда несколько надежных кавалерийских дивизий, сформированных из кавказцев и казаков и многозначительно названных Дикой дивизией, под командованием генерала Крымова. Надеялись, что восстание большевиков оправдает их марш на столицу, но, просчитавшись в этом, различные «патриотические» организации города готовы были провести фальшивую демонстрацию с тем, чтобы «спасти» правительство от большевиков. Роль Керенского в этот период была настолько двусмысленной, что большевики почуяли предательство и позднее обвинили его в участии в заговоре, так что его жизни стала угрожать серьезная опасность. Его действия, конечно, не заслуживали безоговорочного доверия, но каковы бы то ни были его заслуги как главы правительства, он так и не восстановил свою популярность после дела Корнилова. Если бы он действовал решительно и твердо, заговор не смог бы осуществиться.

Сведения о деятельности правительств союзников в связи с корниловским движением носят более компрометирующий характер, чем о поведении Керенского. Официально союзники придерживались строгого нейтралитета; неофициально поведение их представителей в России и тон их самых влиятельных органов печати не оставляли сомнений в том, какие соображения владели руководящими кругами Британии и Франции. В их поддержке Корнилова можно увидеть слабые признаки будущей интервенции союзников в Россию – следует подчеркнуть, что эта поддержка была направлена не против «угрозы большевизма», как стало позднее, а против демократического правительства дружественного союзника за целых два месяца до момента, когда власть захватили большевики. Особенно тесный контакт с Корниловым поддерживали военные миссии союзников и неоднократно заверяли его в своей моральной поддержке. По существу, участником заговора можно считать самого генерала Нокса, настолько подозрительными были его действия в отношении Корнилова. В конце августа он уехал в Англию и там упорно требовал, чтобы военный кабинет поддержал Корнилова. Также вполне вероятно, что Нокс послужил посредником в переговорах о том, чтобы в войска Корнилова влился эскадрон бронемашин Локера-Лэмпсона, поскольку вряд ли можно предположить, что их командир сделал бы это по собственной инициативе и без ведома и одобрения британских властей. Этот эскадрон, который оставался в России после участия в июльском наступлении, был снабжен русскими мундирами и во время броска на столицу оказался одним из немногих надежных войсковых подразделений.