Читать книгу "Из варяг в Индию - Валерий Ярхо"

Появился слух, что хан выехал в степь на охоту и вернется не ранее чем через две недели. Муравьев попросил у Атчанара лошадку, дабы размяться, проскакав по степи, но тот сказал, что капитану запрещено покидать пределы замка. Внутри же его держали вольно: он мог выходить в сад, гулять во дворе. Но постепенно режим стал ужесточаться, и содержать его стали много хуже. Пакостный Атчанар, отец богатейшего и могущественного в Хиве человека, воровал все, что было можно, и всячески отжуливал от тех денег, что даны были для прокорма капитана; самого Муравьева на рынок не пускали, и потому питаться он стал плохо. Потом ему перестали давать дрова для отопления и варки пищи. В комнату даже днем сажали двух сторожей, а ночью у порога комнаты спал караульный, миновать которого, не разбудив, было невозможно. Отрадой ему были прогулки в садике, где он перечитывал захваченную с собою «Илиаду». Надежных сведений взять ему было неоткуда, но слухи были один тревожнее другого. Передавали ему их туркмены, бывавшие на людях, и хивинцы, которых он потихоньку попаивал водочкой, но основными информаторами стали русские невольники.

* * *

У семьи главы хивинской таможни было семеро русских рабов. В Иль-Гильди жил один, по имени Давыд, остальные находились в Хиве или иных поместьях. Этот Давыд попал в плен еще совсем мальчишкой, лет четырнадцати, а к тому времени, когда его встретил капитан, ему уже было около тридцати. Его похитили киргизы около Троицкой крепости на Оренбургской линии и продали в Хиву, где он несколько раз сменил хозяев. Атчанар всячески старался не допустить контакта Давыда и Муравьева, но невольник через Петровича передал послу просьбу вывезти его из Хивы. Муравьев обещал похлопотать, но за это приказал вызнавать то, что происходит в Хиве, и сообщать ему через того же Петровича.

Давыд оказался довольно смышленым, к тому же у него имелись многочисленные знакомства в городе, в основном среди русских, принявших ислам, женившихся и сумевших выкупиться на волю. Обычно для этого невольники, получавшие около двух пудов муки на месяц, экономили и продавали излишки пайка, а кроме того, пополняли свои сбережения воровством. Собрав ту сумму, за которую они были куплены, они могли выкупиться, но только при условии, что останутся в Хиве. Покидать город им запрещалось под страхом смерти.

За незначительные подарки кое-что рассказывали и персидские невольники. От них Муравьев узнал, что у хана собирались знатные узбеки и держали совет, как поступить с послом. Хан, которому донесли о записях, ведшихся в пути капитаном, считал его лазутчиком; он вызвал туркменских старшин и отругал их за то, что они привели русского в Хиву. По мнению хана, они должны были убить капитана, а подарки доставить в ханскую сокровищницу.

Узбеки терялись в догадках, зачем явился Муравьев. Одни думали, что капитан имеет тайное задание выкупить всех русских невольников. Другие говорили, что Муравьев потребует возмещения за два судна, которые спалили лет за десять до того туркмены из рода Ата, перешедшие на службу прежнему хану и в подданство Хиве. Были и такие, что предполагали самое страшное — привезенный ультиматум с требованием ответить за убийство русских в 1717 году.

У страха глаза велики, и на совете всерьез обсуждались сведения, будто к туркменскому берегу пришел большой флот русских, высадил войска, которые спешно стали сооружать крепости, и, дескать, одна, самая большая, доведена уже до половины. Говорили также, что посол — это шпион, разведывающий дороги, которыми в следующем году пойдут войска, чтобы склонить хана к вступлению в войну с Персией на стороне русских.

В отношении того, как поступить с послом, радикальнее всех был настроен хивинский кази, предложивший вывести его в поле и там зарыть живого. Другие предлагали умертвить посла тайно или взять в заложники на предмет возможного торга с русскими. Но осторожный хан во избежание кары со стороны русского царя решил иначе: подержать посла под присмотром, дабы лучше разузнать о цели его визита, а затем дать ему аудиенцию и отпустить с миром.

* * *

От Давыда Муравьев узнал о том, как живут русские невольники. Людей продавали как скот, с аукциона тому, кто больше даст. Полоны пригоняли степняки: киргизы приводили в основном русских, туркмены — персов. Но они же и воровали рабов в Хиве, увозя их обратно за плату, полученную от их родственников. По словам Давыда хозяин на днях прикупил персидского мальчика, который был сыном богатого купца, и Атчанар, рассчитывал получить за него хорошие деньги, вернув отцу. Сестру его, девицу четырнадцати лет, уже несколько дней возили по окрестным селеньям, прося за нее восемьдесят тилли и отрез сукна на хороший кафтан. Русским дозволялось отмечать несколько праздников в году. Им даже удавалось молиться перед образами, которые они держали в тайниках. Но после этих благочестивых упражнений кое-кто из них, случалось, напивался самогона, который они приладились гнать из местных ягод. Упившись, бузили, дрались и часто убивали кого-нибудь до смерти. Хозяева, в принципе, могли их и казнить, но, так как рабы стоили денег, буйных уродовали в назидание: выкалывали глаз или отрезали ухо. Давыдка едва не потерял ухо после того, как, будучи послан хозяином в Хиву по какому-то делу, повздорил на рынке с невольником-персиянином и в драке пырнул его ножом. Хозяин порезанного раба предъявил претензию Атчанару, и тому пришлось что-то там уплатить — для редкостного скупца это было страшнее всего на свете, и, рассвирепев, он хотел откромсать ухо «неверной собаке», но его отговорил приказчик.

«Я думал, — записал Муравьев в дневнике, — что если меня возьмут в невольники, то положение мое станет не хуже того, в котором я находился. По крайней мере, я смогу общаться с другими русскими, бывать на воле. Пользуясь этими обстоятельствами, я предполагал взбунтовать русских невольников, которых в Хиве было не менее 3 тысяч, а если удастся, то и персидских, коих было раз в десять более русских. Подняв мятеж, я бы тогда смог свергнуть хана и, сделавшись в Хиве начальником, привести в подданство России».

Зная, что «неверных» здесь казнят очень жестоко — зарывают живьем или сажают на кол, — капитан все время держал наготове свой заряженный штуцер, пистолет, кинжал и саблю, решив дорого продавать свою жизнь в бою, нежели мучительно подыхать. Несмотря на то что частенько сидел голодным, он не притрагивался к мешку с сухарями, взятому еще с корабля, — это бы неприкосновенный запас на случай побега.

* * *

К Муравьеву часто приезжали хивинские чиновники, пили водку, много и бестолково говорили, но никто из них не рисковал остаться наедине с капитаном, дабы не навлечь на себя и тени подозрения в тайных с ним сношениях.

В эти дни произошла у капитана неприятная ссора с туркменами-караванщиками, которые, видя, что капитана содержат более как пленника, нежели как посла, стали проявлять к нему нарочитую непочтительность. Поводом к ссоре послужили оргии, устраиваемые нукерами из гарнизона крепости с несчастной рабыней Фатимой. Сеид несколько раз выводил ее на рынок, но там она никого не заинтересовала — после двенадцати лет жизни в туркменском кочевье она не прельщала взоры покупателей. Тогда Сеид стал возить Фатиму по окрестным селеньям, но и там за нее давали очень мало, и он, не желая прогадать, возвращался с нею в крепость. Тут он пускал рабыню по рукам, и в соседней с Муравьевым комнате ее регулярно навещали компании мужчин. Возня, стоны, визг, всхлипы доводили капитана до бешенства. Наконец Муравьев позвал Сеида и потребовал продать женщину. Сеид гордо вскинул голову и сказал, что эта женщина его невольница и он будет с нею поступать так, как сочтет нужным, и продаст ее тогда, когда ему будет то желаемо. Но коли русский посол начал разговаривать в подобном тоне, то он, Сеид, служить ему более не желает и отправляется домой. Сказав это, караван-баши хотел уйти, но капитан остановил его. Сеид думал, что тот сейчас станет перед ним извиняться, но Муравьев сказал: «Ты правильно решил Сеид, видя мое положение. Правильно, ступай домой, чтобы не пострадать вместе со мною. Поезжай и скажи Киату-аге, который тебя послал со мною, что ты меня здесь бросил в минуту опасности… Прощай же, и не приходи более!»