Читать книгу "Семья в огне - Билл Клегг"

Дорога займет еще несколько часов. Она будет ехать, пока не упрется в океан, и найдет ту комнату, и останется там.

Дейл

Мы планировали подождать годик, а потом уж отвезти прах Уилла в Моклипс, но в первый же теплый день февраля, когда ледяные дожди наконец прекратились и в воздухе почти запахло весной (по крайней мере ее уже можно было вообразить), Мими сказала: «Пора». Я позвонил в «Лунный камень» – хотел забронировать комнату № 6 на следующие выходные, – но администратор сказала, что номер занят и будет занят еще долго. Кто-то поселился там в начале июля и до сих пор не уехал. Мне это сразу показалось странным: все-таки «Лунный камень» – не то место, где хочется жить постоянно. Понятное дело, я расстроился, ведь комната № 6 много значила для Уилла. Именно там он сделал предложение Лолли, там он жил, когда ездил на похороны Джозефа Ченуа. Нам очень хотелось пожить в том номере, увидеть, что видел Уилл во время тех поездок, однако ехали мы не за этим. У нас была другая цель.

Уилл никогда не говорил, где его нужно хоронить или где развеять его прах. Да и с чего бы двадцатитрехлетнему парню о таком говорить? Но мы-то знали. Между «Лунным камнем» и резервацией квинолтов тянется пляж длиной не больше мили. С одной стороны океан, а с другой – наше прежнее жилище, небольшой серый дом. То было его самое любимое место на земле. Нигде на свете ему не было так спокойно. И мы решили, что там ему и быть. Затем и поехали в Моклипс (где не были с тех пор, как перебрались в Портленд).

Возле «Лунного камня» стоял пыльный черный «универсал», на котором уже несколько лет никто не ездил – по крайней мере так нам показалось. Номер был едва различим под слоем пыли, однако мы сразу поняли, что машина из Коннектикута и принадлежит Джун Рейд. Первым моим желанием было развернуться и уехать прочь – мы словно попали на чужую территорию, где не имели права находиться. Видимо, она тоже захотела побыть рядом с дочерью – как мы захотели побыть рядом с сыном. Помедлив, мы все-таки припарковались у входа в офис и стали молча сидеть в машине. Наконец Майк и Прю не выдержали, стали говорить, что «Субару» может быть чей угодно и вообще – глупо так себя вести. Мы вошли в офис, познакомились с новыми хозяйками мотеля и получили ключи от двух номеров – 5-го и 7-го, расположенных с двух сторон от комнаты № 6. Никто из нас не обмолвился Ребекке и Келли о том, что мы знакомы с Джун. Даже когда Келли вновь принесла нам извинения за доставленные неудобства. Мы не сговаривались друг с другом, просто всем было понятно, что болтать об этом не следует. Если в комнате № 6 действительно жила Джун, мы бы просто постарались ее не беспокоить – хотя, учитывая, сколько сил она приложила, чтобы не встречаться с нами и кем бы то ни было, она бы первая уехала, узнав о нашем приезде.

Удивительное дело, несмотря на все эти месяцы ее молчания, оставшихся без ответа звонков и писем, я всегда знал, что Джун жива и здорова. Мими гадала, не надо ли устроить настоящие поиски: обзвонить художников, которых она представляла, допросить ее адвоката, найти родственников – хотя мы ничего не знали о ее кузенах, дядях и тетях. В конце января я позвонил в справочное и узнал телефон Лидии Мори. Я не знал, кому еще можно позвонить, и поначалу долго откладывал разговор с ней (быть может, из-за ходивших сплетен о причастности к пожару Люка, ее сына). Но других знакомых Джун Рейд мы не знали. Кроме Люка, у нее и близких-то не было, а работу в галерее она давно бросила. Судя по количеству гостей на несостоявшейся свадьбе и по фотографиям на стенах в ее доме, жизнь Джун была полна событиями и людьми, однако, кроме Люка, она ни с кем не сближалась – даже с родной дочерью, как нам рассказывал Уилл (впрочем, мы и сами это заметили, когда приехали). Неудивительно, что Лолли так привязалась к нашей семье. Уилл иногда шутил, что она и за него-то решила выйти только ради нас. И действительно, я нередко замечал, какими глазами она наблюдает за общением Уилла с Мими, Майком и Прю: словно ребенок, прижавшийся носом к стеклу гигантского аквариума с экзотическими рыбками. Или словно ученый, наблюдающий за жизнью редкого вида летучих мышей в их естественной среде обитания. При первой же встрече с нами она призналась, что ее родители так не умеют. Мы спросили: так – это как? И Лолли ответила: «Никак. Никак они не умеют». Грустно было слышать столь откровенные и категоричные высказывания дочери о собственных родителях. Первое время Мими волновалась, не слишком ли она цинична, недоброжелательна и расчетлива для Уилла. Я тоже волновался, но Уилл явно был влюблен, а уж мы-то знаем: когда человек так относится к кому-то, поделать уже ничего нельзя, особенно если этот человек – твой ребенок. Лолли была другой, немного эгоистичной и себялюбивой, но с добрым сердцем. Она души не чаяла в Уилле, и нам ничего не оставалось, кроме как ее принять. Мне кажется, Уилл чувствовал, что за ее беззаботностью и жизнерадостностью скрывается некий надрыв или надлом. Мими говорит, душевные раны порой поют притягательные песни, и Уилл (который с детства чувствовал необходимость помогать, заботиться, чинить и лечить) попросту не смог устоять перед песнью Лолли.

В том, что не касалось ее семьи, Лолли была весьма открыта, и в разговорах с ней мы старались просто не поднимать эту тему. К моменту знакомства с Адамом, а потом и с Джун мы почти ничего о них не знали. Судя по всему, отношения у них были напряженные. Отец ухлестывал за молодыми девицами, а мать связалась с мужчиной, которого Лолли даже знать не хотела – потому избегала и саму мать. Они с Прю разговаривали об этом перед свадьбой (и с Уиллом, конечно, тоже), но мне было почти ничего не известно об отношениях Лолли и Джун. Ясно было, что им предстоит многое обсудить и наверстать – и, если верить рассказам Прю, перед свадьбой они только начали это делать.

Когда в январе я беседовал по телефону с Лидией, она рассказала, что сразу после похорон Джун исчезла. С тех пор никто о ней ничего не слышал. Сгоревший дом полностью сровняли с землей, а перед подъездной дорожкой повесили цепь. Лидия говорила равнодушно, как будто все это не имело к ней никакого отношения и до самой Джун ей тоже не было дела – странно, ведь перед свадьбой они успели здорово сблизиться. Джун делала ей прическу для репетиции, при этом обе заговорщицки хихикали, как закадычные подружки. До сих пор помню, как они стояли рядышком на лужайке, в церкви, у раковины, на крыльце и о чем-то болтали. Да я чаще видел их вместе, чем порознь! Странная парочка, признаться – лощеная эфемерная блондинка и крепкая, непритязательная брюнетка с растрепанными волосами; одна уравновешенная и хладнокровная, другая – чем-то озабоченная, нервная. И все же со своими детьми они вели себя почти одинаково: сдержанно, робко, трепетно, словно бы только что с ними познакомились. При этом друг с другом им было хорошо и легко. Потому-то я так расстроился, услышав тон Лидии. Однако я быстро вспомнил, какой отрешенной и холодной была Джун на похоронах. Ни единым словом ни с кем не обмолвилась. Ни с нами, ни с Лидией. Помню, стоило кому-то к ней обратиться, она сразу шарахалась в сторону, а когда ее обнимали – каменела и вытягивалась в струну. Мы, как могли, пытались ей помочь, но инстинктивно держались в узком семейном кругу. Мы были вне себя от горя и к тому же вдали от дома. Наш сын погиб.