Читать книгу "Не жизнь, а сказка - Алена Долецкая"

— Это, — говорю, — наше всё. Этот почерк и картинки на полях знает каждый интеллигентный человек в России. Давайте сделаем фон из пушкинских рукописей и на нём снимем последнюю коллекцию haute couture? Не только Chanel, но всех остальных дизайнеров, по нашему выбору.

— Гениально, — говорит, — делаем!

Это была одна из лучших съёмок кутюр для русского Vogue. Фотографом был, разумеется, Карл. Сканы рукописей распечатали, увеличили их до размера пять на шесть метров. Они-то и стали фоном для съёмки. Всё это Лагерфельд сделал за свой счёт и за большие деньги. У журнала такого бюджета просто не могло быть.

Словом, это были отношения неравные, но тёплые. Может быть, отчасти это было связано с тем, что он вообще был неравнодушен к России. Он любил о ней говорить, как об эдакой современной Византии, трогательно хвастался только что найденными запонками Фаберже на своих открахмаленных манжетах и собольими покрывалами в спальне, мечтал приехать в Россию не ради кремлей и музеев, а чтобы поездить по провинции и посмотреть бескрайние просторы нашей Родины.

В любом случае, Карл был объектом моего восхищения и уважения. И этот человек, который занимал немаловажную часть моего сердца, громогласно бранит меня поверх голов créme de la créme модного сообщества: «И я напишу личное письмо Джонатану Ньюхаусу! Я напишу его са-а-а-м! И в этом письме скажу, что Вы сделали!»

Я по-прежнему не понимала, что вообще происходит. В какой-то момент в его возмущённой тираде всплыло слово «гнусная книга». Я поняла, что речь идёт о том самом «Красивом падении» Алисии Дрейк. Единственное, что меня с этой книгой связывало, была опубликованная рецензия в последнем номере. Но это совершенно не рассеивало моего недоумения. Вечером в отеле я на всякий случай перечитала рецензию. Она состояла исключительно из комплиментов.

Сразу после описанной сцены мне демонстративно прислали приглашение на показ Chanel — в двенадцатом ряду, и это после семи лет сидения в первом. На показ не пошла. Следующие пару лет приглашения на показы Chanel я получала только в третий или четвёртый ряд.

Обещанный Джонатан Ньюхаус, президент Condé Nast International, спустя месяц после кошмара за кулисами Fendi, передал мне письмо от Карла и лениво бросил: «Что вы там не поделили? Я ничего не понял». Реклама Chanel и Fendi, надо заметить, в журнал продолжала приходить. Тесный дружеский круг коллег мне приносил отчёты о стрелах, которые продолжал метать в мою сторону Лагерфельд: «чудовищная женщина», «монстр».

Но тогда в толпе, которая медленно расступалась вокруг меня, нужно было как-то справиться с парализующим недоумением. Найти объяснение тому, что случилось. Больно получить такую оплеуху от человека, которым ты восхищаешься. Но получить её, не понимая, за что, — невыносимо.

Для начала выяснилось, что русскую рецензию на «Красивое падение», смехотворно крошечную, на треть полосы, Лагерфельду перевели некорректно и, боюсь, не случайно. Заметка по сути кратко пересказывала содержание книги, и фраза «Сплетники говорили, что злодей Карл намеренно познакомил Жака…» обрела полупристойные краски. «Злодей» был переведён как «преступник, уголовник». Но и это было не главное. Пламенный гнев Карла относился к самой книге. И предательством в его глазах было то, что я вообще посмела «эту чудовищную книгу» упоминать.

Расследуя инцидент, я узнала, что Карл патологически не выносит, когда залезают в его личную жизнь. Поговаривали, что он сделал особое распоряжение, согласно которому любой из его наследников, который напишет о нём книгу, автоматически лишается наследства.

Алисия потратила больше четырёх лет на сбор фактов и подняла свои отменные связи ради того, чтобы по крупицам собрать историю Карла и Ива — «как оно всё было на самом деле». И она их собрала. Именно то, что делало книгу в моих глазах бесценной, превращало её в преступление, с точки зрения Карла. Особенно его возмутило то, что она ссылалась на разговоры и факты, предоставленные ей кузеном Карла, которого он считал мало что понимающим ничтожеством. Кто ж знал?

У Лагерфельда была феноменальная память на цифры, на людей, на факты. При этом он был великим мифотворцем, человеком, который привык сам распоряжаться своей биографией и жизнью как ему вздумается. Он был хозяином своей судьбы, придумывал и перепридумывал её, как ему этого хотелось.

Карл мог с лёгкостью сказать: «Какие ко мне вопросы? Я самый поверхностный человек на свете». Чтобы оценить высоту этого кокетства, нужно один раз увидеть его библиотеку, в которой он практически спал. Тысячи и тысячи книг, сотни самых различных интересов от ранне-средневековой литературы до последних айподов и прочих подкастов — я никогда не встречала среди дизайнеров моды никого, кто был бы настолько эрудирован. Поверхностный?

Так или иначе, все суждения и рассуждения о нём должны были быть только в его власти. Сама тщательность Алисии Дрейк, не говоря уже про мелкие ошибки, типа факта перестройки фамильного дома или дат какого-то путешествия, были для него чудовищно оскорбительны. Описав некую объективно существовавшую реальность, Алисия лишила Карла Лагерфельда власти над собственным мифом. Над его собственной личной сказкой. И его реакция на это «преступление» была поистине бешеной. Ну, или адекватной — смотря с какой стороны поглядеть. Он несколько раз подавал на Алисию в суд, пытаясь предотвратить распространение книги, — и проиграл все процессы.

Была и ещё одна, последняя, третья причина. Алисия в этой книге никого не ругает, не унижает и не принимает чью-либо сторону, она пытается разобраться в противостоянии Карла Лагерфельда и Ива Сен-Лорана. И в этом наблюдении она приходит к выводу, что Ив был артистом, художником (artiste), а Карл — стилистом (styliste). В подтексте: стилист трансформирует произведения искусства и моды, а артист создаёт вселенную из ничего, из воздуха. Именно это, в конце концов, могло оказаться для Карла настолько болезненным, что он проклял книгу как клеветническую и обрушил адский гнев на трёх немаловажных для себя персонажей — Сьюзи Менкес, Алекс Шульман и меня, — которые эту клевету ещё и похвалили в своих изданиях.

Позже я написала Карлу искреннее письмо, в котором описала и своё огорчение, и нежелание терять дружбу, редкие человеческие отношения. Ответа не получила, хотя знала, что Карл всё прочёл. Я же учла все тайные коды: во времена имейлов он принимал письма только по факсу, и только рукописные.

Время шло. Второй ряд Chanel снова превратился в первый. И спустя пару лет на ужине в отеле Le Bristol, посвящённом вручению г-ну Ньюхаусу ордена Почётного легиона, где были все ведущие французские дизайнеры, ко мне подходит друг и товарищ по модному цеху Сьюзи Менкес и говорит: «Алёна, значит, так. Хватит театра, я хочу вас помирить с Карлом. Это просто глупо». Я говорю: «Сьюзи, это будет героизмом с вашей стороны — вместо меня он видит воздух. Не знаю, удастся ли вам». Она берёт меня за руку. Через два человека от нас стоит Карл.

— Карл, подойди сюда, пожалуйста, — просит его Менкес.

Он подходит к нам.

— Хватит. Я знаю, какие у вас были с Алёной отношения. Надо мириться.