Читать книгу "Храпешко - Эрмис Лафазановский"

Но никто в него не входил и из него не выходил.

Храпешко был похож на медведя, заблудившегося в лесу. Цветы, всегда такие красивые и пестрые, висевшие под окнами, как в Германии, завяли. Их тела были слишком хрупкими, чтобы выдержать сильное бремя сухой земли.

Он спешится, привязал коня к ближайшей груше, с ветвей которой, пока его не было, облетели все листья.

— Странно, — подумал Храпешко, — до осени еще далеко.

На лестнице валялись разбросанные осколки стекла и разбитые глиняные горшки.

Он обернулся. Никого не было. Просто с грохотом захлопнулось несколько окон.

Невдалеке на холме виднелось кладбище. Неизвестно по какой причине, хотя, конечно, причина имелась, там вдруг начали бить в колокол. Били сильно, будто желая разломать его. На кладбище никого не было, только ветер завывал между каменными крестами и сметал с них пыль. В крошечную церковку вошел священник, потом вышел навстречу маленьким детям, которые все это время бегали от дома к дому, оповещая о прибытии Храпешко.

Храпешко толкнул входную дверь и вошел. Внутри было темно.

58

— Дорогой наш Храпешко.

Так начали несколько сограждан, среди которых были и близкие родственники: с большой печалью в сердце мы все должны сказать тебе, все вместе, в один голос, чтобы не брать на себя никакой индивидуальной ответственности, что Гулабия улетела в небо в виде голубя!

Храпешко не мог понять эту форму выражения своих сограждан и потому потребовал более подробных пояснений. И чем подробнее становились пояснения, тем больше сжималось его сердце и тем больше боль обвивала его мысли, и он чувствовал, что очень скоро, возможно, уже во время рассказа своих соотечественников о том, как Гулабия улетела на небо, он не сможет сдержать слезы и заплачет, как маленький ребенок.

— Вы знаете, что у меня никогда не было способностей к красивым словам, красивым мыслям и их выражению. Мое искусство опирается не на язык, а на чувства, так: что не держите меня в неведении и скажите мне, как и что произошло с Гулабией и как она улетела, на небо.

Вот как.

Через несколько дней после того, как Храпешко ушел из дома, оставив семью ради высших художественных целей и идеалов, несколько разбойников, пришедших невесть откуда, в масках, силой ворвались в, его дом, желая, чтобы Гулабия отдала им кубок, который сияет, поскольку покрыт драгоценными камнями… который ты привез с собой.

— Так что же она его не отдала, я бы сделал другой.

— А-а, нет! Гулабия сказала им, что даже под угрозой жизни не скажет, где кубок. Не потому что он очень дорого стоит, а потому, что он напоминает ей о тебе. Еще она сказала, что не уверена, как не была уверена в первый раз, когда ты уехал на север, что еще раз когда-нибудь тебя увидит. И она сказала разбойникам, что им следует отказаться от своих злых намерений, потому что они никогда ничего не получат. Конечно, разбойники не собирались отказываться от своих злых намерений. Напротив! Они даже злоупотребили ее словами, в которых она предложила им свою собственную жизнь. Но мы хотим тебе сказать, что, кроме того, что это большое несчастье, которое обрушилось на всех нас и на тебя в первую очередь, ты должен знать, что теперь она улетела на небеса и что ее душа отошла прямо в рай, а оттуда Господь вернет ее в виде голубя назад на землю. И всякий раз, когда ты увидишь голубя, ты должен знать, что это, скорее всего, твоя Гулабия. Не для того ее назвали Гулабия, чтобы было иначе. И еще одно. Твой Бридан остался жив, потому что был предварительно хорошо спрятан.

Боль Храпешко была неизмерима.

Большая, как все моря на свете, и высокая, как все горы.

Только к вечеру, когда он начал собирать осколки стекла, разбросанные повсюду, он заплакал.

Когда никто не видел, тихо и мучительно. И осколки стекла он собирал в большой платок вместе со слезами, которые текли у него по щекам. После того, как он собрал все осколки, а там были всякие: от декоративных предметов, от разноцветных чаш, от соседских окон, от стекол для керосиновых ламп, от бесполезных украшений, про которые никто не знал, что они из себя представляют, от светящихся кристаллов для освещения комнаты; он завязал платок, а затем положил его в один из чемоданов.

Закрыл чемодан и стал ждать рассвета.

59

— Я вернусь назад! — так сказал Храпешко.

Самый мудрый человек среди его сограждан, тот, которому, между прочим, было более ста лет и про которого говорили, что он всегда присутствовал при всех событиях не только недавней истории, но и отдаленного будущего, сказал ему, что то, что ему кажется находящимся позади, другие считают находящимся впереди, а раз так, он уже находится там, куда только хочет добраться, и, следовательно, ему нет никакой необходимости куда-либо ехать.

Конечно, это умозаключение было слишком сложным, чтобы Храпешко мог уразуметь его своей собственной головой, поэтому он и не пытался противоречить старику. Во всяком случае, тот продолжал убеждать или, скорее, разубеждать его.

— Кроме того, здесь тебя всегда ждут неоглядные сады и виноградники вдоль реки Вардар. Ты всегда можешь к ним вернуться или в данном случае остаться. Но если даже ты забыл свои виноградарские навыки, никогда не поздно обновить их.

— Здесь слишком сухо!

— Скоро будет дождь!

— Я имею в виду не недостаток воды, а недостаток мечты. Нет мечты. Здесь слишком мало мечтают и слишком часто случаются всякие непотребства. Здесь умирают не от болезней или старости, а только насильственной смертью.

— Ты ошибаешься, сынок, — сказал старик, — если бы все было, как ты говоришь, мы бы не просуществовали как народ тысячи и миллионы лет.

Но последние слова уже не дошли до ушей Храпешко. Перед ним все было как в тумане, и он решился, как он позже рассказывая другим, по крайней мере, спасти сына от беды, которая на него навалилась.

— Кроме того, — сказал Храпешко, — я научу его ремеслу.

Ремесло.

Действительно. Ремесло.

А какому ремеслу? Заключать свет в стекле?

Заключать тени в палящем солнце?

— Твое ремесло никому не нужно! — сказали ему собравшиеся люди, — может, оно годится для тех мест, где ты был, но здесь за него и гроша ломаного не дадут. Если оконное стекло разобьется, придет стекольщик и вставит новое. Нет никакой необходимости делать другое стекло, кроме оконного.

— А искусство?

Ну, такого сограждане уже не могли вынести и мало-помалу начали разбредаться по своим домам на отдых. Храпешко не оставалось ничего другого, кроме как начать спешно собираться, слушая отдаляющиеся голоса людей, говорящих друг другу: «Рехнулся с горя».

Он не продал дом, просто запер его.